СЕРАЯ ГВАРДИЯ КУКЛИНЫХ И ФОНЯКОВЫХ

                     памяти торопыгиных-шестинских

“ПОРТРЕТ РЫЛЬЦА ФОНЯКОВА”, или

МОЯ ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ИЛЬЁЙ ФОНЯКОВЫМ

(и немногие, последовавшие – за почти полста лет)

[… не брезгливой Зое Эзрохи, постфактум – 25.8.03]

Эпиграфом поставим, из легендарного и годами искомого текста, портрет героя эссе:

1.

Зима 1957-58. Вроде учусь на биофаке. В коридоре – газета “Ленинградский университет”. В газете – стихи студента 5(?)-го курса филфака, “Конфеты”:

Такое трудно забыть, даже обучаясь на биофаке.

(Целиком текст – спрашивайте у автора. Цитаты по памяти – точные.)

2.

... вторая встреча произошла зимой же 1961-62, когда я бездельничал техником-гидрологом в деревне Родионово под Томском (в основном пиша стихи), а Фоняков – заведывал новосибирской поэзией, по окончании филфака. Радио в избе имелось, и по нему блекотал Фоняков, с комсомольско-патриотическим репертуаром – уровня “Конфеты”. Такое тоже помнится.

(Я тогда написал свою коронную поэмку “Томь”, смешав в 400 строчках – все кержацкие и некаторжные элементы, сплошные диалектизмы сибирские – под влиянием скорее Павла Васильева, нежели Клюева. Послал в “Сибирские огни”, не Фонякову, а редактору Леониду Решетникову – какое-то А.Кухно завернул, автоматом.)

И было это задолго до ЛИТО его, новосибирского, описанного Петром Степановым, из которого вышли – Нина Садур, Маковецкий, Овчинников и вся новосибирская полуподпольная элита. Не “благодаря” Фонякову, а – вопреки ему: имея возможность общаться друг с другом.

3.

1980-90-е. Фоняков – спецкор “Литературки”. Почтенная Л.Я.Гинзбург, не подмывшись – не стесняется давать интервью ему: свой брат-писатель, сочлен по Союзу.

1990-е, середина. Пресса сообщает, что гражданина ФРГ (по совместительству зам.директора? Русского музея) художника Оську Киблицкого в аэропорту обули на пол-миллиона зелёных (и столько же немецких марок), предназначавшихся “для зарплаты сотрудникам музея”, о которой зарплате они и не слыхом слышали.

Защитником – выступает в “Литературке” спец.кор. Фоняков, активно отмазывая, но ничего не говоря.

(Оську, названивавшего в прошлые зимы, 1998-2000, я как-то об этом не спрашивал, всё равно соврёт; просто, “авторитетом знания” – я вернул в Совок – скульптуры легендарного Владимира Издебского, посоветовав престарелой одиночке-дочке Алине-Галине – отдать работы отца в Русский, за полной ненадобностью их – в Америке, сглотнувшей, не заметив – Бурлюка, Фешина, Судейкина и ещё дюжину-другую немалых русских художников первой четверти века...)

а перед тем директор русского, гусев – тоже бегал по нью-йорку, спрашивая: как ему за день потратить 80 000 американских, которые ему не задекларировать на таможне (по рассказу жоржа рябова, в присутствии нортона т. доджа, в столовке-кофейне ратгерза, 1997?)

К Фонякову это имеет отношение самое касательное...

4.

Непосредственное же – имеет авторская “самоцензура” пресловутого “вяземского Бродского”, соавтора по тому 1 моей Антологии – профессора Лёши (Льва) Лившица (Лосева), в перепубликации статьи его “Тулупы мы” (1980, том 1) в перестроившемся “НЛО” г-жи Ирины Прохоровой.

Статья эта, задорно-футуристическая, дотошно-академическая – была камертоном и вдохновением для меня, в моей немалой и долготянущейся работе. Завёл на мемуар этот Лосева – я, бесконечными звонками и изрядной перепиской 1979-80-х гг. (что стоило немало), и почитаю её – одним из лучших и ярчайших материалов Антологии (на уровне и выше даже – материалов Лимонова и М.Кулакова, в том томе, и несчётных прочих материалов всех 9-ти томов). О чём и –

* из лексикона буддолога и астролога* танчука , редактируемо-составлявшейся мною книжки: Владимир Танчук*, “Четвёртый мир”, Timelift, New York (Deli), 1998; с автографом: “Уважаемый Костя! Большое спасибо! ... Я сейчас в Гамбурге и посылаю сразу же книгу. Напечатано в Индии. Набрано в Нью-Йорке...” и т.д.

[* (напророчивший мне, за 3 года до! – явление несовершеннолетней музы-кровосмешенки в 1989-м, с сопутствующими холерами и турботами, см. “АДУ”...)]

** “Ещё Глеб Успенский жалился: “Не советую вам встречаться за границею с русскими ... Хелиасты поганые!” А я вот встретился.

“Здесь мне припоминается следующее обстоятельство...” (Успенский): “После месяца службы в милиции, сержант Денисов вдруг понял, что стал относиться к людям дружелюбнее. “ (Л.Словин).”

(Автор, “Хотэль цум Тюркен”, см.)

**** и их двухголового пениса (“квадратный трёхчлен”, по чапаеву)

*** Печатая “... в “авторской редакции 1995 г.” По сранению* с первым вариантом 1979 г. /См. Антология новейшей русской поэзии “У Голубой Лагуны”. Сост. К.К.Кузьминский и Г.Ковалев. Т.1. С.С.141-149. – Ньютонвилл, Мэсс. 1980/  статья несколько сокращена, и в ней уточнены некоторые даты и факты. – Ред.; “Новое литературное обозрение”, №14, 1995, стр. 209)

* опечатка (фрейдистская?)

См., ср.: Лев Лившиц /ещё не “Лосев”/, “Тулупы мы”, Анн Арбор, Мичиган, 19 марта 1979 года, Антология, том 1, стр. 141.

– “сокращен” там, между делом, абзац, касающийся нынешнего спецкора “Литературной газеты”, Ильи Фонякова (вслед за цитатой из Гусева и Шумилина: “Цветет в Тбилиси алыча...”):

   “... или вдруг по попущению начальства осмелевшим старательным поклонником Светлова и Сергея Смирнова (!), человеком с внешностью маменькиного неандертальчика, Илюшей Фоняковым: “Мой отец не убил, не украл, не присвоил чужого, / Перед Родиной честен он был до последнего дня, / Но пришли в нашу комнату люди наркома Ежова, / Перерыли шкафы и не стало отца у меня...” Филологическим девочкам очень нравилось. И правда, какой удобный, вместительный анапест, как разношенная галоша. Какая лексика гогочки в москвичке на молнии с комсомольским значком над кармашком – “не присвоил чужого”, сю-сю, Мисюсь, где ты? Какая орфография – родина с большой буквы “ры”. Какая нищенская кислосладкость – “и не стало отца у меня”. НОСАМ ДЫРЫ ИЗЛОМЫ! – как дверь ударом ноги распахнуть!”

(Ант., стр. 143)

– чья работа? лившица? ирины прохоровой, поклонницы вайля-и-гениса (как она излагала в каком-то недавнем интервью, слабо подмывшись)?... кому ебало бить?...

– что, Фоняков стал поэтом? И у Куклина вон тоже – выбежавшего с воплем: “Прекратите эти еврейские выклики!” /на чтении Бродского в Союзе писателей в 1962-м/ – папеньку чекисты захомутали – как выяснилось, естественно, ПОСЛЕ “гласности” – его тоже пожалеем? И папеньку Лившица-Лосева, автора слюнявейшей “Баллады о блокадном куске хлеба” (в духе реабилитированного Фонякова) – и его, за то, что “он дружил с Зощенко”? Но из Союза ведь – не вышел. Кто-то там один – встал и ушёл (или возразил) “палачу Жданову”, но то был – не поэт Владимир Лившиц...

(Вспомнил, недавно читал: это был Израэль Меттер. Порядочный, судя по всему, человек, а писатель... – ну, член <там, чего-то>. Более ничего не знаю.*) ...”

[* впрочем, автор сценария советского боевика “Ко мне, Мухтар!”, о пограничниках (? – не смотрел).]

... вспомнился и омерзительный совково-пропагандный фильм (казомый “в нагрузку” на фестивале, в 65-м?) о пограничниках-подводниках же – сценарий писал Александр Аркадьевич Галич, мой кумир и “малый знакомец” (см. в Ант., том 2Б? – о бардах...)

“... и чего там ценить мой талант, когда нужно ценить поэтов в антологии, о чем и куллэ. работать с большинством из них (даже с кривулиным) было в радость. а “тулупы мы” – это полгода писем и телефонных звонков моих, что предполагает некоторое со-авторство. отчего я и осатанел, увидев лифшицовские “правочки” (сучье-политически-корректные) в перепубликации ее в НЛО – убрал, сука, тварь продажная, весь абзац про комсомольчика-неандертальчика Фонякова: эта гнида, отзаведовав поэзией в Новосибирске в начале 60-х, сейчас соб-кор “литературки” и омуживает интервьями старую дуру Лидию Гинзбург, и доказывает, что в Русском музее Оська Киблицкий ничего не украл (хотя тут жировал директор музея Гусев, и мне все про его финансовые дела доложено). Так Леша Лифшиц хочет с ним, с Фоняковым, мира. Пусть готовится к войне. Со мной. Падла цензурная.”

(из писма моего в.полухиной в киль)

... и т.д. ...

– надеюсь, моему не-читателю – всё тут ясно?

См. также мою 25 лет неопубликованную рецензию на “ЦДЛ” халифа: “Трифоныч, Исаич и Лёва Халиф” (1976); халифа в этом году – издали (с обложкой “а ля хоррор фикшн”, и отрецензировав в “литературке”, как... “фельетон”...), рецензия – подождёт.

Вместо этого – ещё чего Фонякова напечатают, или очередное попу-влезательство “вяземского” – о лауреате...

/поутру 8 марта 2001, подав кофий в койку своей многострадальной супруге... без конфет, но с сахаром и молоком.../

“... но зато и уфлянд, и лосев – изъяли-таки опять абзац про фонякова в статье лившица-лосева “тулупы мы”, естественно, не сославшись на первопубликацию в антологии...”

– из писомой “врецензии” на:

Юрий Михайлов, Михаил Красильников, “Творения. Собрание творений имени Михайлова-Красильникова-Кулле-Кондратова /Стимкккон/”, СПб, “Издательство Буковского”, 2001

5.

“ФЕРОМОНЫ ФОНЯКОВА”, или

ФИЛФАКОВСКИЙ ПОЭТ ФУНДУКОВ СО 2-ГО КУРСА 1953-ГО

“Дыхание иногда перехватывало, потому что в воздухе плавали женские феромоны; в этот день еще не очень, потом было хуже.”

(М.Б., см. ниже)

“Женщины вообще очень мило сидят на корточках.”

(М.Б.)

“К ним примкнул Ф., курсовой поэт, вундеркинд и культуртрегер. Назовем его Фундуковым. <...>

Оглянувшись, Баранов увидел, как огромный ствол падает на Фундука, уже упал, в сущности, но оказалось, что мимо. <...>

(Вот уж – не повезёт, так не повезёт! – Сост.)

Сохранилось несколько фотографий, относящихся к этой поездке. Четырехугольники 6х6, отпечатанные контактным способом с широкой пленки трофейного аппарата, принадлежащего Фундукову. <...>

Фотографии с негативов, сделанных Фундуковым, печатали на квартире у Баранова, в пустой комнате отсутствующего соседа-ловеласа, который в то время проживал у очередной женщины. Комната провоняла потом, спермой и заношенным нестиранным бельем, которое сосед-ловелас копил под кроватью (иногда, обносившись, он надевал его по второму разу, не постирав). Фундуков с Барановым печатали квадратики 6х6 контактным способом, в деревянной рамочке, по многу штук – после того, как повесилась Томка Б., всем оказались нужны ее фотографии. <...>

Хор получился преимущественно мужской. Запевал, заводил чаще всего Фундуков, обладатель зычного, свободно льющегося голоса: бас не бас, но вроде того. <...>

Иногда Фундуков читал стихи. Декламировал. Видно было, что это – манера, игра, и все равно получалось хорошо. <...> Фундуков отлично “подавал” стихи, в том числе такие, которые Баранов, читая глазами, не оценил бы. У Фундукова они “звучали”. <...>

Что-то спели хором. Бела исполнила частушки, сочиненные Фундуковым на злобу дня – тамошнего, крестьянского, про нерадивого тракториста и про председателя, который не выполняет своих обещаний. <...>

А потом повесилась Тамара Б., шумная, бегучая, почти летающая, довольно вульгарная девчонка. <...> В студенческом общежитии произошло несколько краж, пропадали часы, одну пару нашли в кармане Томкиной кофточки. После разговора в студсовете Томка повесилась на собственном чулке.”

(Хотя часы, как известно, воровал “Фундуков”, а девушке – явно подкинул, для отмазу. – Сост.)

(Михаил Бобович* /1935-1988/, “К северу о Вуоксы”, “Нева”, №10, 1998,

стр. 14, 61, 42, 43, 46, 47, 48, 49, 50)

* “Писал прозу, для тогдашних журналов неприемлемую. Покончил с собой.”

(Прим. ред. “Невы”)

“... в зимних сумерках пятого десятилетия жизни.”

“... до шестидесяти лет автор дожить не надеется.” (1975)

(Ibid., 85-86)

... фоняков же, как ни странно, жив

и – фоняет...

/12 июня 2001/

ФОНЯКОВ ВО ЛЬВОВЕ

(новелла “не от меня”)

“ – Рассказывай же. – Дело такое... У нас там рядом шофер дом имеет. Фамилия Фоняков. Он с женой живет, она женщина толстая. А на дворе белье повесили, рубашки и трусики, значит. Ну, так совсем, значит, маленькие и красивые, не для Фоняковой. – Постой, парень, – вдруг осенила меня догадка, – Фоняков случайно не на "рафике" ездит? – Нет, на автобусе. – И давно тут Фоняковы живут? – Давно, я и не помню. – Может, слышал: они не из Кривого Рога? – Не знаю, я еще маленьким был, когда строились. Крушельницкий уже дышал мне в затылок. – Давай, давай.. – шептал он. Автобус мы увидели еще издали. Он примостился у самых ворот усадьбы, двумя колесами на тротуаре, и Фоняков что-то выгружал из него. Наша машина миновала усадьбу Фоняковых и остановилась за углом. Мы выскочили вместе с Крушельницким и повернули назад. Шли не спеша, чтобы не привлекать внимания, и Толя, размахивая руками, что-то горячо доказывал мне. Кажется, он рассказывал содержание недавно виденного фильма, но я не слышал его, слова как-то обтекали меня, не касаясь, будто они существовали отдельно от Крушельницкого и вовсе не он произносил их. Теперь можно было разобрать, что Фоняков выгружает из автобуса железную кровать. Спинки уже вытащил и прислонил к ограде, сетка, должно быть, была тяжелой или плохо проходила в дверцу, открыл калитку и позвал: – Иди сюда, Борис, помоги! Я отчетливо слышал каждое его слово, хотя до автобуса оставалось метров пятьдесят. Он точно сказал: "Борис", и мне захотелось ускорить шаги, но сразу подавил это желание, только стиснул локоть Крушельницкому, и тот кивнул мне в ответ. Фоняков перегородил сеткой тротуар, мы могли бы обойти автобус по мостовой, однако Толя остановился в нескольких шагах, наблюдая, как Фоняков дергает сетку. – Помочь, дед? – спросил Крушельницкий. Тот неприязненно оглянулся. И в это время из калитки на улицу вышел Пашкевич. Лысый бандит в легких парусиновых брюках и полосатой рубашке. Коротким взглядом он скользнул по нас и принялся помогать Фонякову. – Поднимай, папаша, – скомандовал. Я шагнул вперед, словно хотел обойти Пашкевича схватил его за руку и выкрутил за спину. Пашкевич понял все сразу – обладал молниеносной реакцией, – вывернулся и едва не вырвался. Ударил меня ногой в живот, грязно выругался, рванулся в усадьбу, но Толя успел схватить его за другую руку. Клацнули наручники, и лысый осел на тротуар. – Спокойно, Пашкевич, – властно сказал Крушельницкий, – хватит тебе куражиться! Лысый сидел на тротуаре и с ненавистью смотрел на нас. Конечно, я не ожидал благодарности в его взгляде, но глаза излучали столько ярости, что ее хватило бы не только на нас с Толей, а и на весь уголовный розыск. – У-у, гады! – прошипел он. Меня не трогали его эмоции, я проскользнул в калитку, чуть не наскочив на полную женщину в грязной кофте. – Вам кого? – остановилась она, загораживая дорогу. Я обошел ее, отстранив не очень вежливо, и взбежал на высокое крыльцо. Отсюда дверь вела на открытую веранду, а там стояла, испуганно глядя на меня, вчерашняя светловолосая красотка. – Мария Щепанская? – спросил я. – Мария... – попятилась женщина. – Откуда вы и что вам нужно? – Милиция! – сказал я, наверное, слишком громко. Но что я мог поделать, не удержался. – Милиция, и вы задержаны, Мария Щепанская! Стояла – красивая, грудастая, молодая и самоуверенная, а отшатнулась – сгорбилась, посерела, и кожа на ее лице покрылась морщинами. Однако я ни на мгновение не пожалел ее, и не потому, что огрубел на милицейской работе: ведь знала, что делает, сознательно шла на преступление. Думала – обойдется. Но не обошлось, не могло обойтись, и пусть это знают все: никому не обойдется! В тот же день Дробаха провел первый допрос. Пашкевич не признавался ни в чем, все отрицал, выкручивался как мог. Но его ждали очные ставки, вещественные улики, к тому же при обыске в его комнате нашли около тридцати тысяч рублей: деньги за проданную "Волгу" и полученные от доверчивых покупателей ковров. Щепанская, наоборот, не отрицала ничего. Плакала, рассказала все, надеясь, что чистосердечное раскаяние хоть немного смягчит ее участь. Оказалось, она переехала во Львов, узнав, что мать живет неподалеку. Фонякова, бросившая когда-то дочь на произвол судьбы, теперь поняла, что может извлекать из нее выгоду. Никто не знал, что Щепанская часто ездит к матери: товары и деньги, которые она украла, работая продавщицей, хранились у Фоняковых. Задумав аферу с коврами, Пашкевич договорился с Фоняковым, и тот за сотню достал "рафик" в соседнем районе. Официально, согласно путевке, машина в эти дни находилась в командировке. Я решил вылететь в Киев первым же завтрашним рейсом. Сделал бы это еще и сегодня, но последний самолет уже поднялся в воздух. Мы с Дробахой и Крушельницким стояли возле управления и советовались, как быть. Толя настаивал, что конец нашего нелегкого дела следует обязательно отметить скромным ужином, хотя в такую жару даже сама мысль о ресторане казалась неуместной. Наконец решили поехать в кафе, что в Стрыйском парке. Крушельницкий ушел организовывать машину, а мы с Дробахой перешли на противоположную сторону улицы, в тень от большого каштана. Наступил вечер, но было душно, вероятно, собиралась гроза. Дробаха прислонился к стволу каштана, подышал на кончики пальцев и как-то неожиданно сказал: – Жаркий месяц июль...”

(Ростислав Самбук, “Жаркий июль”

//www.bibl.ru/vi/zharkiy_iyul-5.htm)

FONIAKOV-2000,

прим. – все суки-сволочи живы, и жируют.

   “Львы и Илья начали поэтическую зиму двухтысячного года.

   1 декабря в конференц-зале Российской национальной библиотеки состоялась встреча с поэтически решительно настроенными дедушками – мастерами передела советских аккордов в поэзии, за типом которой в литературно институционализованных кругах закрепилось название “производственной”. Тем не менее тяжелая артиллерия вполне симпатична моложавому батальону актуальной сферы.

   При том, что читавшие словно игнорировали препятствия – например, стилевое единообразие, все получилось добротно по-актуальному доходчиво, точно и мобильно. Как и наработано предшественниками дигитального и кибернетического периода мировой цивилизации.Только зачем-то поющих о классике – вероятно от любви к садизму над ней. Представлявший стихотворствующий клан, располагающийся в Центре современной литературы на набережной Макарова (известном как Пушкинский дом на Васильевском острове) Илья Фоняков (ИФ) привнес на повестку вечера знак рукописного текста, даруемого читателю параллельно с компьютерным – в качестве охранителя “старых-добрых” времен.

   Знак действительно оказался тавтологичен вечеру. Именно так называется издательство, выпустившее целый ряд “пеналов” – супермикроформатных книжек стихов поэтов, далеких от патриотического направления в петербургском творческом процессе – Димы Григорьева, Валерия Земских и др.

   Прецедент смешивания в стихошкатулках “государственников” и нонкомформистов, которым ИФ посвятил один из своих сонетов, нашел понимание у ЯПП – как один из наглядных методов консолидации креативных ресурсов, заправляемых в машину невской сборки. Частью которой и должна являться “Публичка”. Фоняков застопорил ее своим отринутым “я” (механического подобия промпроэтических текстов). Зато самоличными действиями ему удалось выстроить чуть ли не чтение-перформанс государственного характера.

   В соответствии с импровизацией или умело подготовленным замыслом макаровский худрук действа предстал во главе президиума, имитирующего особистскую “тройку”. Двое ее “львов” – Куклин (ЛК) и Мочалов соответственно попеременно с самим Фоняковым держали аудиторию. Первый был одет в красную клетчатую жилетку, скорее создававшую в сердцах и прочих задействованных чакрах образ американского ковбоя, нежели патриота. Второй автор разразился потоками лирики, поданной в тяжеловато-серой тональности. Но тут, дабы колесо истории поэзии среди топи блат совсем не увязло в всхлипах, нарядившийся Куклин повернул внимание слушателей к судьбе ненормативной лексики. Этот вопрос ждет депутатов в Госдуме – наряду с требованием очищения грязного русского языка и соскабливания с него наростов ненормативной лексики. ЛК, по собственному признанию, полнотой нетабуированного аудиовербального корпуса грешит сам.”

(Кэнди Малахаев, с интернета)

– фоняет, отнако...

/23 октября 2001/

ОНО ПЛЫВУЧЕ, ОНО ВОНЮЧЕ…

фонякоф фоняет сонетами и палиндромами:

НЕ ДО МЕНЯ: Я НЕ МОДЕН

//magazines.russ.ru/zvezda/2002/12/faniak.html

куклин тщится перематерить баркова

//www.litera.ru/slova/kuklin/antology/content.html#ogl

Вы читали Льва Куклина? Нет? Тем не менее это очень известный писатель, по крайней мере так написано в аннотациях к его книжкам.
Лев Куклин широко известен в узких кругах. Узкие круги – это его семья, друзья и сотрудники магазина "Буквоед", причем последние – самые страстные почитатели его таланта.
//www.livejournal.com/users/paola_maldini/12002.html?thread=45282

и никто их ещё не удавил…

кормушку же для них – держат братья-писатели гордины и андрюха арьев с арро, полу-со-члены…

(28 ноября 2005)

ПИТЕРСКИЕ И ЗАКОРДОННЫЕ «СИБИРЯКИ», ФОНЯКОВЩИНА ВСЕЯ РУСИ

1996 – 2005

открыв, по ошибке, журнал сибиряков «день и ночь» и прочитав-пролистав – по ошибке ж – выпуски 1996-2005 (с сотню имён поэтов и с дюжину – за длиннотой – прозаиков), убедился с изумлением, что СОВЕТСКАЯ литература не токмо что жива, а – процветает, как мамонт, в вечной мерзлоте красноярска и новосибирска, подкаменной индигирки или тунгуски, или что там течёт…

всё такое знакомое – будто и не уезжал я никуда, будто обратно я в деревне родионово под томском слушаю радио в 1962-м и почитываю газетки…

“Я знаю их многие годы – сибирских поэтов Илью Фонякова, живущего ныне в Санкт-Петербурге, и иркутянина Марка Сергеева. Оба – великолепные мастера: нет такого жизненного материала, нет такой поэтической формы, соединив которые, они не создали бы произведение искусства. И возраст у них, мягко говоря, почтенный, а все – молодо, свежо, задиристо. Иным молодым поэтам – из кожи вон – стремящимся эпатировать, удивлять, ерничать, лишая стихи то законной рифмы, то элементарного синтаксиста, так и хочется сказать: все уже было, милые, было! От Хлебникова и Северянина – до Сосноры и Вознесенского! Форма, если не наполнить ее терпким вином, не более чем обыкновенный сосуд, пустая стеклотара. Учитесь у мастеров, ищите в себе – и обрящете! Это единственный путь, в конце которого есть свет.
Сегодня мы публикуем сонеты Ильи Фонякова и дружеские посвящения ему Марка Сергеева.”

Вильям Озолин

… отыскался след тарасов

пол-питера, старыми наработанными связями фонякова – нашло себе прибежище-кормушку в среде провинциальных графоманов и ретроградов…

… именно это кухно – и завернуло в 62-63-м посланную в журнал леониду решетникову «сибирские огни» мою поэмку «томь», загубив таким образом мой талант… после чего, разочаровавшись в почвенности, я и начал писать сугубо формалистические стихи, не рассчитанные ни на какую, паче советскую, печать…

(оную «томь», в сокращении – см. в томе 2А антологии)

… и мощным потоком – вливается туда из фановой трубы нью-йоркского клуба графоманов – свежее, благоухающее:

Евгений ЛЮБИН

председатель Клуба русских писателей Нью-Йорка, член международного ПЕН– Клуба..

ба, знакомые всё лица!...

из «незнакомых» же:

список понравившихся мне (фамилиями) русских поэтов и поэтесс журнала астафьева-фонякова:

Татьяна Шкодина
Лидия Чукаева
Григорий Гмыз
Ольга Шибер

Олег Хлякин

Роальд Добровенский

Владимир Сорочкин

Нина Жутикова

Аэлита Корнева

Юрий Козловский

Николай Орловский

Михаил Тарковский
Валентин Ярюхин
Евгений Понтюхов

Алексей Козловский

Зоя ЭЗРОХИ

Женя Глюкк

Анатолий Янжула

Валерий Котеленец

Геннадий Цуканов

Кирилл Партыка

Элина Астраханцева

Велина Волкова

Борис Косенков
Анатолий Ушаков

Юлия ГУССОВСКАЯ

Вериника ШЕЛЛЕНБЕРГ

Ирен ГАУ

Вера АРЯМНОВА

Александр АГВОЛЬЕК

Петр Прихожан

Дана БЕНЮМОВА
Евгений БОЧКАРЕВ
Елена БУРУНДУКОВСКАЯ
Лев МОЧАЛОВ

Нонна Слепакова

Елена Троеглазова

Лира АБДУЛЛИНА

Эдуард НОНИН

Наталья ХАЛЯВИНА

Леонид ГЕРЖИДОВИЧ

Элла КРЫЛОВА

девушки, почти все снабжённые фотографиями – производят впечатление провинциального гарема (фонякова или озолина?) и однаробразностью чуйствительных текстов, но не “имён”…

и все они – писают, и писают, и писают (см. эпиграф)

примерно так же, как кухно, озолин, любин и фоняков…

“В июле 1999 года Володю Лёушкина, поэта милостью Божьей, тонкого, проникновенного лирика зверски убили “отморозки” в его родном Нижнекамске. Мы живем в такое подлое время, когда трагедия Николая Рубцова повторяется в более страшных вариантах.
Все настоящие поэты – пророки. Володя был из тех, кто предчувствовал собственную смерть:

Эти строки написаны за двенадцать лет до случившейся трагедии.”

жаль, конечно, “безвременно ушедшего”, паче – убиенного, но…

и наташу карпову в питере убили, толстую и добрую, когда шла к заутрене, и гришку-слепого утопили в карповке, и …

но смерть не есть признак таланта

… закончим же оптимистически:

о некрофилии патриота ю.кузнецова, запомнившегося мне до того лишь строчкой: «моя жизнь, как подошва, пропахла», незабываемой

Юрий КУЗНЕЦОВ

http://www.krasdin.ru/2003-6-7/s021.htm

… и повторяю я имена, открытые мне «днём и ночью», с благодарностью и умилением

(1 декабря 2005)