Eritis sicut dei!*
Башня королей
Безумная песня
Фокусник
"Kак вынесло утро тяжелые стрелы..."
"Какие спокойные дремлют..."
"Листья липовых скверов по-прежнему свежи..."
Москве
Стихи с кардамоном
"Закат онемелый трепещет..."
Запевает
Звенчаль
Лирическое отступление

Eritis sicut dei!*

Верьеры неба отсияли,
земные – тщетно плавят тьму;
но навсегда седые дали
открыты взору одному.

Когда луны кровавый кратер
зальет замолкших башен фронт,
восходит тяжко император
на обветшалый горизонт.

Нас не покинул до сих пор ты,
и не у тех безумных скал
твои железные ботфорты
державный холод приковал!

Устав ступать за величавый
гранитный помыслов порог,
здесь, у пределов крайней славы,
ты стал – замолк – и изнемог

И, оплывая хмурым оком
недовершенное тобой,
маячишь над судеб потоком
неописуемой судьбой.
________
* Будете как боги! (лат.)

***

Башня королей

В далёком поле вечер,
а здесь и свет и боль...
О, где твой белый кречет,
покинутый король?!
Замолкнули забавы,
отпел ловитный рог,
не светят звезды славы
на бедственный порог,

И мантии богатой
державные цвета
и звонкий меч и латы
сменила нищета.
И видит вдаль бегущий
суровый мореход –
над королевской пущей,
над копьями ворот...

И вдруг, убавив шагу,
салютует с морей
приспущенному флагу
на башне королей.

***

Безумная песня

Рушится ночь за ночью.
Падай, безумье, падай!
Мы пленены воочью
грозной твоей усладой.

Только метнёт прожектор
резкую ясь – и снова
тёмный уходит Гектор
от очага родного.

В небо бросайтесь, в небо,
грохотом сумрак взроем,-
с нами, кто смертным не был,
кто родился героем!

Там в золотом убранстве,
в мощи вечного пыла
плавает зоркий ястреб –
гонщик яростнокрылый.

Мы ж из-под вечных ярем,
из-под теснин окружных
разом в него ударим
воем тетив содружных.

***

Фокусник

М.И.Бобровой

Сверьте балансы и счёты!..
Чёток ли черный гаммонд?
Плавно склоняешь плечо ты
на горизонт.
Пляшут тени ротаций,
мерно ширяет метр,
числа твоих нотаций
разносит ветр.
Вспыхнут слова зигзагами
в бледном блистанье линз...
Из голубой колымаги –
выходит принц.
"Алло!" – и в траурных трубках
перводержавный зов.
Но не расслышать хрупких,
ломающихся слов.
Тем, кто изломья звука
тайно поймет теперь, –
тень кавалера Глюка
откроет дверь.

***

Как вынесло утро тяжелые стрелы,
пронзившие плоть винограда безбольно, –

Душа моя снова назвать захотела
весёлую землю – планетой престольной;

Мне велено ведать немудрой наукой,
что царское счастье – веселье поэта;

Да будет мое ликованье порукой
твоих горностаев – родная планета!


***

Какие спокойные дремлют
мечты – в запредельном краю!
Весенние хлады объемлют
почившую душу мою.
Приходят на это кладбище,
звеня бубенцами, стада,
и птица в кустарнике свищет,
и в небе – пылает звезда.

Но сердце – не хочет возврата,
и сердцу – зачем этот лес:
единственна ты лишь, утрата
мечтой отошедших небес.

Какие суровые грани
поставил кругом небосвод!
Когда же, волнуясь, воспрянет
и ринется время вперед, –
и эти зеркальные дуги,
и давние все времена
поднимут почившие други
взыгравшею мощью зерна.


***

З.Б.

Листья липовых скверов по-прежнему свежи,
и безмолвно опять бытие,
но закинуты в небо прозрачные мрежи,
в небе – бедное сердце мое.

Ах, бывалое небо яснее и ближе,
и бесценнее день ото дня!
Ты далеко в проклятом, безумном Париже
навсегда забываешь меня.

Значит, сердце напрасно сияло и билось,
значит, было давно суждено,
чтобы ты от меня далеко затворилась
в пансионе madame Robino?

Эти дни, они также останутся близки,
все, что будет, предстанет – как сон,
лишь на сердце моем, на глухом обелиске,
врежет числа давнишних времён.

***

МОСКВЕ

Константину Локсу

И ты передо мной взметнулась,
твердыня дремная Кремля, –
железным гулом содрогнулась
твоя священная земля.
"Москва!" – и голос замирает,
и слова выспреннего нет,
взор опаленный озирает
следы величественных бед;
ты видела, моя столица,
у этих древних алтарей
цариц заплаканные лица
и лики тёмные царей;
и я из дальнего изгнанья,
где был и принят и любим,
пришел склонить воспоминанья
перед безмолвием твоим...
А ты несешь, как и когда-то,
над шумом суетных шагов
соборов сумрачное злато
и бармы тяжкие снегов.
И вижу – путь мой не случаен,
как грянет в ночь Иван: "Прийди!"
О, мать! – дитя твоих окраин
тоскует на твоей груди.

***

Стихи с кардамоном

Когда зажгут эти свечи
и дождь ударит о крышу,
какие скучные речи
опять я нынче услышу!

Я снова вспомню о мифах –
извечных спутниках славы,
о птицах-иероглифах,
о тиграх острова Явы.

Там злые пляшут москиты,
свивая пышные гнезда,
а мне – родные ракиты
холодные застят звезды.

И вас, золотая Джерси,
и вас, чьи очи так сини,
чьи к небу подъятые перси
похожи на апельсины.

Ах, сердце снова так радо
плениться гордою позой!
Тогда на сбор винограда
с кинжалом вы шли и с розой.

Как ваши легкие ноги,
касаясь жаркого лона,
приплясывали по дороге,
топча цветы кардамона!

Я вам подарил ожерелье,
таэли и алый гарус,
и вновь за безвестной целью
подъял зазвеневший парус.

Не вы ли на знойных плитах
зовете меня обратно,
что вновь на моих ланитах
горят поцелуев пятна?!

***

Закат онемелый трепещет,
и сбывшийся день беспокоен.
Там стрелы последние мечет
израненный воин.
Эфир опустелый недвижен
и внемлет безмолвью...
Там окна столпившихся хижин
покрыты кровью.
А ночь от восточного склона
недвижными машет крылами:
дыхание тёмного лона
над нами.

***

Запевает

Ксении Михайловне
Синяковой

Что руки твои упали,
еще ничего не зная,
на осеребь леткой стали,
потеха моя удалая?

Не ты ль поднялась полками
повыморить город мором,
своими свела руками
к его железным заторам?

Устам миловаться сладко,
а сердцу жалеть невместно...
Плыви Колыванью, Златко,
земная моя невесто.

Поход твой поле полечит,
годов перевеяв тридцать...
Сорвет журавеля кречет
к твоей тугой рукавице,

Курись кустом над поляной,
крути железовье кресью,
пока жужжавой каляной
пойму тебя в понебесьи.

Закидывает громопал заплеча.

Наезжает конём на солнце.
Вал. Брюсов с костылем и сумкой, бормоча заклятья

весами и мерой, собирает брошенные тем славянизмы –

в мешок.
Наезжают запорожцы.
Бр. прячется.
Вдалегром.

***

Звенчаль

Конная, пенная
немецкой стали

Тулумбасы, бей, бей,
запороги, гей, гей!
Запороги-вороги –
головы не дороги.

Доломаны – быстрь, быстрь,
похолоним Истрь, Истрь!
Харалужье паново
переметим наново!

Чубовье раскрутим,
разовьем хоругвь путем,
а тугую сутемь
раньше света разметем!

Гром ближает!

То ли не утеха ли,
соловейко-солоду,
то ли не порада ли,
соловейко-солоду!

По грудям их ехали –
по живому золоту,
ехали, не падали
по глухому золоту!

Соловее, вей, вей,
запороги, гей, гей!
Запороги – вороги –
головы не дороги.

Свени запорожцев меркнут. Вслед им: гром
брошенного костыля.

 

день-день-день ды сегодня безветр?енный

пригласил писат!еля в гости НЭП

ийэх! маи ложечки, ды серебря!ны

са стола ды пря!мо за па!зу!ху – гэп!

чтой-то комуй-то в морду па!ле!те!ло

запшикали мильтоны – и па!шла ма!тня

па очереди пёрли – ккаму? ккакое?! дело –

я ли у бабеля, иль бабель у меня?

грянем жы дружно д’ над палит!музеем

д’ над палитехни!ческим – на весь эс-эс-эс-р:

а-бэ-вэ-гэ-дэ-е!-жэ-зэ!-и! –

ка-эл-эм-эн-о!-пэ-эс-эр!

чтоб вся москва разбежалась от зыка!

чтоб меня признали к будущей весне!

… сельвинский був такiй: выверчен язЫка,

маленькие вусiки, та на носу – пенснэ.

(Арго-Гольденберг, 1930-е, по памяти,

с автографа Л.В.Успенского в 1?-м издании “Улялаевщины”)