на первую страницу 

к антологии

 

 

СРАКОНОЖКА И БАНКИР

(по басне ККК, изыскания в м.берге и его прозе, и многом ином)

 

                                     проф. д.иоффе, почтительно

 

Денис Иоффе. Разговорный жанр жизнетворчества. Беседа ...
Денис Иоффе: Если пытаться рассмотреть Вашу работу в ракурсе ...
Дата такая-то –
Борис Аделаидович Кузьминский пишет нехарактерно восторженную рецензию. ...
www.topos.ru/articles/0302/03_04.shtml – 69k

 

“по утоптанной дороге

пробежали сраконоги”

(КККузьминский, 80-е)

 

… вот вам ещё какая-то сколопендрова (или скорпионова?... по вашему ведомству, радистка-шифровальщица):

 

“… говорится в романе. Андеграунд этой потребности отвечал. Стягивается повествование к фигуре Нобелевского лауреата Ральфа Олсборна, прототип которого – Иосиф Бродский, во всяком случае – один из безусловных прототипов, ибо перед нами – не реалистически-конкретный образ, а симулякр – фигура, воссозданная из многочисленных культурных кодов, перекодированных цитат, значительная часть которых представляет собой выдержки из рецензий на книги разных авторов, так что Ральф Олсборн – фигура «мерцающая», соединяющая в себе все самое значительное, что дал андеграунд. Обращение к начальному периоду жизни и творчества будущего лауреата вводит в сознание читателя большой пласт материала, связанного с изображением литературного подполья. К-2 характеризуется как культура личных контактов*, поэтому в ткань повествования вставлены «овальные медальоны портретов» многих представителей андеграунда. Их имена зашифрованы. Например, г-н Беркутов это С.Соколов, Касис Ю.Мамлеев, Карл Эрли В.Эрль, г-н Карлински К.Кузьминский, Роальдик Р.Мандельштам, Ленька Л.Губанов, Гай Рид Рид Грачев, Длинный Боб Д.Бобышев, Охапка О.Охапкин, Алекс Мальвино А.Миронов, синьор Кальвино В.Кривулин + сам М.Берг**. Автор создает групповой портрет целой плеяды талантов, обрекших себя на непечатание, безденежье, непризнание, преследования, непредсказуемое будущее во имя творчества как формы полноценного существования. Он не скрывает, что выдержали не все: кто-то спился, кто-то «продался», кто-то сошел с ума, и тем не менее…

 

… привлекла к себе мировое внимание («Целые университетские программы посвящены изучению К-2» [1: №5, с. 52]). Введение литературоведческого дискурса позволяет М.Бергу запечатлеть сам процесс…

 

… глобальная переоценка ценностей, предполагающая деконструктивистский диалог с мировой культурой, всеобъемлющая интертекстуальность, преимущественно в форме гипертекстуальности – пародийно-иронического соотнесения текста с профанируемыми источниками, пастишизация….

 

Таков и язык самого романа «Момемуры». …”

(Ирина С. Скоропанова. “Феномен андеграунда в статьях и прозе Михаила Берга”, http://www.mberg.net/skoropanova2/

 

… но за что ж он меня всё-таки педерастом карлинским обозвал(-ли)?... ну, миронова “мальвиной” я понимаю (пидор-пидором, и вообще говнюк)

а меня-то за что?...

да ещё в форме “деконструктивистской гипертекстуальности”, что в переводе на уголовно-процессуальный язык – не иначе как “в противуестественной форме и с особым цинизмом”…

 

зачем читать эту сколопендрину или сраконожку, когда есть помнимый но перманентно утериваемый ОРИГИНАЛ описуемого (описываемого?) м.берга, у меня – в «писме на деревню девушке…», 1997-200…?

 

... вот он, долго-и-тщетно-искомый и помнимый Михаил Берг, оказавшийся не “автором”, а “переводчиком-комментатором”, якобы:

 

“... рассказ одной дамы

 

я спала с ними всеми считая что если залечу то от очередного гения и не потому что слаба на передок а просто так вышло и получилось само по крайней мере сначала что это были только те кто хотя бы сам считал себя гением и при этом был конечно хорошо несчастен сверху до подошв а мне нравилось в них именно это будто искра пробивала хотя все были разные или почти разные и то что сейчас я вспомнила первым именно коку ничего не значит хотя он обожал выставлять свое хозяйство напоказ и лежал в чем мать родила на столе пока вокруг крутились со стаканами и рюмками или встречал посетителей пришедших смотреть картины выставленные в его салоне с расстегнутой мотней из которой обязательно что-то торчало но как мужчина он был хорош и знал это и никогда не стеснялся и не был ни скобарем ни жадиной хотя слишком потел но и не вонял при этом как другие и все у него получалось весело хотя я и не была в восторге от этих стихов пенис пенистый бокал с наслаждением лакал или уполномоченный упал намоченный на пол намоченный но кажется уже перестала к тому времени читать или слушать их стихи так как мне это было не надо нельзя разевать сразу два рта как делают только жены но второй из них все равно закрывается рано или поздно а женой я хотела быть только раз когда это было невозможно потому что он умирал на глазах мой роальдик который и пустил меня по рукам ибо с него все и началось когда я была восьмиклассницей с белыми коленками а он умирающий от чахотки и одиночества поэт с бархатным взглядом у меня только второй год началось все женское и я влюбилась в его стихи которые поняла позднее и в него рокового черноволосого красавца и однофамильца другого поэта к которому он был почти равнодушен хотя и знал мало я жила на той же площадке и он взял меня легко как все брал в тот год ибо знал что умирает и его не бросили только бабы что просто сатанели от одного его вида а он чах кашлял и становился все прозрачней и красивей и часто начинал кашлять перед тем как кончить и ни у кого не вытекало так мало как у него но даже пот его пах чудесно и когда я сказала что хочу быть женой он и пустил меня по рукам сказав – нет так как в упор не видел ни одной бабы как настоящий поэт но я стала его женой после его смерти хотя и трахалась тогда направо и налево но только с теми кто считал себя гениальным и был при этом хорошо несчастен хотя их стихи меня уже не колебали или не так как было вначале пока не поняла во что превратилась и хотя опять вспоминается кока но он был уже позднее и перед ним был иосиф эта мраморная статуя которая заставляла раздевать себя до носков и любить как женщину требуя обожания а сам был какой-то негнущийся и неподвижный хотя даже его я была моложе а он был таким не то что до ссылки так как после он стал только хуже как все возвращающиеся оттуда осторожнее и молчаливей но и до армии не вылезал из кокона великого поэта даже на горшке и в постели и даже в рот надо было брать у него как у великого поэта и ему было плевать какой он мужчина а он был какой-то величавый и местечковый одновременно и не потому что картавил и во рту было полно слюны а мылся только раз в неделю но он был гением из провинциальных низов и не разговаривал а вещал и никогда не терял своего негнущегося величия даже вдрызг пьяный или когда на бардаках у коки не доносил и выливал на простыню и всегда как бы осчастливливал но странно я действительно чувствовала себя счастливой этого у него не отнять хотя я так и не узнала какой он сам по себе в натуре и загорелся только когда я стала спать с его дружком длинным бобом с которым я ошиблась потому что он не только не был гением но и сам не считал себя таким а хотел только чтобы другие верили в него однако этого было мало но когда я пришла с ним в первый раз в это кафе на малой садовой уже началась другая эпоха все крутилось и бурлило у меня глаза днем светились как у кошек ночью и все было иное в тот год пустили новые трамваи вместо старых квадратно-красных гробов с незакрывающейся на задней площадке дверцей новые с круглыми боками и я каждый день сидела с трех до вечера на малой садовой куда иногда заходил посмотреть на восторженно глазеющих на него поэтиков ленька с которым у меня закрутилось уже позднее да и не так чтобы слишком ибо он при всей своей ошалелости даже накурившись дури или сидя на игле все равно помнил о своей благоверной и был как-то чище и светлее иосифа но и как-то бедней и более однобокий хотя не делал вид как предыдущие оба что не знает где у меня клитор то есть думал не только о себе но иногда как бы застывал стеклянел впадая в пустую полосу в ней-то он конечно и застрелился хотя мы с ним не жили уже почти полтора года да я и вообще тоща больше сидела в Сайгоне и за спиной шептали вот та блондинистая герлуха с длинным хаером муза абрамовна или как сказало это ничтожество маленький бонапартик чайник с которым я не захотела лечь и не потому что было противно или боялась что он вытащит из сумочки кошелек или стащит книжку если пригласить его в дом хотя этого клептомана все равно приглашали и он крал а потому что не верил в себя и только хотел чтобы верили другие такая же мразь как шир и я не спала ни с кем из них хотя он и сказал когда полез с руками а я дала ему куда следует жидовская мадонна ебись со своими евреями потому что я была еврейка с блондинистыми волосами и голубыми глазами и видела что меня хочет каждый кто только видел и если не умел держать себя в руках то и показывал да и зеркало мне говорило поседела я уже потом но это была ложь что я спала только с евреями хотя их и было больше но мне было плевать на малой садовой потом говорили вавилонская блудница или первая еврейская блядь и я не обижалась ибо была первой и красивее всех и всегда знала что нужно мужчине даже не слушая его стихов ибо все было понятно и без них и когда я пришла в Сайгон с охапкой все опупели и решили что я ошиблась но он действительно верил в себя тоща хотя и казался таким же дураком и ходил тогда на вечера к дару который в попочку целовал всех своих длинноволосиков и вместо того чтобы хвалить их тексты делал им менет выражая высшую похвалу правда не все ему давали но тот кто не давал получал от ворот поворот и как-то незаметно кончились эти бешеные шестидесятые годы хотя казалось что так все и будет и никогда не изменится но все изменилось и начались семидесятые сначала почти такие же но никого уже не носили на руках как уехавшего иосифа или леню пока он не застрелился в своих любимых горах и полях и не сразу стало понятно что все уже другое что-то кончилось и начался отлив и стихи всем как-то не то что б надоели но стали тише и они стали меньше верить в себя но был еще кока пока и он не уехал и один из хеленуктов пока малая садовая не закрылась и тогда уже стало ясно что все кончилось и долгое время казалось что остался один вит которого держала про запас ибо у него было все но я немного боялась хотя все оказалось лучше и в постели он оказался такой же как другие только больше надо было делать самой но с ним мы уже были ровесники а ему хотелось моложе ибо я износилась но молодели только у меня потому как менялась и старела только я они приходили все примерно в одном возрасте начиная почти одинаково будто ничего не изменилось за эти годы ничего не зная о тех что были до них только чаще лил дождь и надо было сидеть дома и даже выйти в магазин на углу сиреневого бульвара была проблема и я поняла что начала сдавать не сразу ибо теперь самой приходилось строить глазки как делали все эти дурочки хотя я раньше над ними потешалась и брать на крючок так как эти новые молодые могли пройти мимо и не заметить так потрепанная давалка и все меньше находилось тех кто помнил то время садик на малой садовой скверик на пушкинской и как все вертелось и крутилось тогда и все были ошалелые и не как теперь и конечно вранье что от евреев пахло как-то иначе но я сама стала терять последнее время нюх и не бьет дрожь как раньше когда я вижу среди трех пришедших со своей бормотухой одного который знает что он настоящий и у меня только сжимает горло ибо он смотрит уже в сторону над головой и не возвращается за перчаткой или книгой забытой в прихожей на холодильнике и телефон может не звонить неделями и когда сижу на каком-нибудь чтении кто-нибудь толкает локтем соседа кто та седая в углу шут ее знает и только лет семь назад серж суетливо положил маленькую потную ладошку на колено и тут же испуганно сдернул будто обжегся и ничего не вышло а с кем получается я уже не знаю наверняка есть в них что-нибудь или я уже выдохлась и никто не позавидует и не скажет тому кто спит с этой герлой место впереди забито и сама знаю что ошиблась несколько раз и они оказались только пижонами и верили в себя на людях а со мной опять сжимались в комок а мне все равно становилось их жаль а значит все кончилась муза абрамовна и пора идти воспитательницей в ясли как решила когда-то когда перестанет жечь между ног и пачкать белье если течь начинает где-нибудь в городе и первый признак болит низ живота и все чаще думаю о том как это было когда-то и раз во сне опять стала тринадцатилетней лолиточкой в белых гольфах у звонка вместо которого торчали два медных проводка их надо было соединить и тарахтело за дверью и все обмерло опустилось пока щелкал замок и дверь открыл опять тот который был лучше всех и не только потому что его я узнала сама и сразу как молодая гончая свежий след а потом становилось все труднее и труднее пока не кончилось однажды но пока было можно я спала с ними всеми не упустив никого

 

(Зигмунд Ханселк, Ивор Северин, “Момемуары”, перевод с английского и примечания Михаила Берга, “Вестник новой литературы”, №5, “Новая литература”, СПб, 1993, стр. 55-58)

 

“кока” КУЗЬМИНСКИЙ, “роальдик” РОАЛЬД МАНДЕЛЬШТАМ, “иосиф” БРОДСКИЙ, “чайник” ПЁТР ЧЕЙГИН, “шир” ВИКТОР ШИРАЛИ, “охапка” ОЛЕГ ОХАПКИН, “серж” СЕРГЕЙ СТРАТАНОВСКИЙ(?), “и один из хеленуктов” А.НИК (КОЛЯ АКСЕЛЬРОД)?...

 

групповой портрет питерских поэтов с групповой собирательной дамой (элла липпа, наташа шарымова, аронзониха, и т.д., и т.п.)

что было проанализировано (анально и орально) этак лет с десять тому, до всяких сколовыпендр…

 

… и вот – свеженький матерьяльчик с сети для изучения академическими сколопендрами:

 

ККК КАК ПОМЕСЬ ПОНИЗОВСКОГО И КРИВУЛИНА, ПИСАТЕЛЬ ШРАЕР-ПЕТРОВ И ИЗДАТЕЛЬ ИЛЬЯ ЛЕВКОВ

 

… Оставалось кинуться к Петруше. К Петру Петровичу Прутковскому, или ППП. Сказать, что ППП фигура мифологическая, культовая для российского андеграунда – только обозначить название. Легенда ППП зародилась в середине семидесятых в Москве. До этого он жил в Ленинграде. Время было смутное. Надежда на то, что Брежнев продолжит начинания Хрущева времен оттепели, оказались пустой мечтой либеральных русских интеллигентов. Вечной мечтой о справедливости, спущенной народу с заоблачных высот абсолютной власти. В сущности, это была вечная мечта русских либералов о конституционной монархии. Мечта обернулась полным разочарованием. Брежнев и его окружение (партия/КГБ) продолжили путь Хрущева в его последний период власти: коррупция, сокращение одних видов вооружения за счет неудержимого наращивания других, экспансия щупальцев советской империи в Азию, Африку и Латинскую Америку, подавление любых всплесков инакомыслия внутри страны. Людям творческим (писателям, художникам, композиторам) не оставалось выбора: публиковаться, выставляться, исполняться можно было только, если ты входишь в один из творческих союзов, контролируемых Идеологической Комиссией ЦК КПСС. Или надо было оставить надежду на publicity, уйти в глубокое подполье, в "самиздат", "тамиздат" и жить этой жизнью, получая от нее радость, удовлетворение, славу или – тюрьму. ППП стал живым символом российского андеграунда. О нем ходили разные легенды. Вернее, вокруг ствола главной легенды вились лианы дополнений и разночтений. Главная же легенда утверждала, что ППП был внуком поэта Ивана Приблудного, который входил в круг Есенина ? Мариенгофа. На этом часть легенды, связанной с генеалогией ППП, прерывалась. Кем были в реальности его мать и его отец, никто не знал, а ППП не рассказывал. Неожиданно появился он на одной из тусовок в мастерской художника Волохова, да и можно ли было назвать мастерской комнатуху с одним окном в коммуналке на Тверском бульваре? Появился ППП в инвалидном кресле-коляске с притороченными по бокам сумками, из которых он извлек бутылку водки, банку каспийских килек, буханку хлеба и коробку конфет "Белочка". Передавая конфеты тогдашней подруге художника Волохова, ППП хохотнул: "Для девчонок!" Кто его привел или пригласил – не спрашивали, покоренные веселым нравом нового сообщника и его щедрым вкладом в застолье. К нему скоро привыкли и его полюбили. Привыкли за его удобную каждому непритязательность и особенную черту, которой наделены врожденные коллекционеры: понимание и приятие всяческой продукции мира искусств (тексты, музыка, художества), независимо от манеры письма и взглядов автора. Знали, что ППП сочиняет стихи. Он даже читал их два или три раза на сборищах. Читал с умеренным успехом, но это не уменьшило доброго отношения к нему. Знали, что живет он один в двухкомнатной квартире поблизости от метро "Сокол", неподалеку от церкви, которую посещает не только по праздникам, но и каждое воскресенье. Как-то пояснил он, что инвалидность у него вызвана полиомиелитом, перенесенным в детстве. И это все. И ни слова более об отце/матери, о том, почему перебрался из Питера в Москву, как завладел отдельной квартирой, на что живет и прочее. Его продолжали любить и с такой краткой биографией. Любили ППП не без основания. Он был всегда весел и щедр. Округлое русское лицо ППП оживлялось васильковыми смеющимися глазами. Русые длинные волосы его, разделенные посредине помасленным пробором, были сведены за плечами в косицу, а косица повязана сапожным шнурочком. Он хохотал при всякой удачной шутке, встряхивая головой и кружа косицей, как рыболовной леской с поплавком. От хохота тряслись его мясистые щеки, а полное тело ухало в коляске, усиливая густой бас ППП механическими звуками приминаемых железок. Густой бас, как у дьякона. Крупный медный крест на черном шелковом шнурке раскачивался в такт хохота и в ритм косицы. Да, он был похож на дьякона: длинноволосый, басистый, тяжелотелый и облаченный в рясу. Ибо иначе, как рясой, трудно было назвать одеяние ППП, в котором он появлялся на публике. Поговаривали, что он собирает стихи для многотомной антологии андеграунда, и дарили ему с охотой свои рукописи. Дарили после чтений. Это стало непременным обычаем: дарить ППП одну из копий того, что автор представлял на суд своих сотоварищей по литературному подполью. Кроме рукописей, ППП собирал записочки, рисунки, этюды и прочие отходы тусовок, приговаривая: "Сохраним для вечности!" Каждое чтение, музицирование и всякая неофициальная выставка скульпторов и живописцев обогащали его коллекцию. Да он частенько, не дожидаясь очередного сборища, неожиданно появлялся у знакомого, а порой, и незнакомого еще поэта или художника, завязывал вполне профессиональный разговор, и возвращался к себе домой с новым приобретением. Правда, никто из приятелей Ронкина на квартире у ППП не бывал. Сам Ронкин находился с ППП в отношениях отдаленно-дружественных, хотя стихи нашего профессионального переводчика, были оценены собирателем весьма высоко. И не просто высоко, а с детальным разбором и указыванием на строки, слова и звукосочетания, которые открывали новые возможности в русском стихосложении. Вполне понятно, что одну из машинописных копий этих стихотворений сразу после читки и разбора Ронкин подарил ППП. Потом ППП исчез. Знакомый художник Волохов удивленно взглянул на Ронкина, поразившись его неосведомленности: "Да ты, брат, все на свете проспал! ППП полгода как отвалил за бугор!".

 

Да, оставалось обратиться к ППП, или Петруше Прутковскому, который поселился на Брайтон-Биче в Нью-Йорке и вел, по словам Ледкова, полубогемную-полуотшельническую жизнь. "Послушайте, Ронкин, приезжайте в Нью-Йорк! Возьмем такси, подъедем к Петруше и, я уверяю вас, он сочинит то, что нам надо!" Ронкина покоробили слова Ледкова, он даже промямлил, что, мол, негоже такими закулисными маневрами влиять на литературный процесс. Но Ледков раздраженно перебил его: "Оставьте, пожалуйста, ваши интеллигентные глупости, Ронкин! Речь идет о судьбе вашей первой книги, а вы разводите сантименты!" Ронкин отпросился у доктора Альтгаузена. Через несколько дней он приехал в Нью-Йорк. И вот они с Ледковым уже стучались в обшарпанную дверь квартиры на первом этаже многоэтажного дома, в котором обитали малообеспеченные жители Брайтон-Бича. Звонка не было. Ледков начал раздраженно колотить в дверь худенькими кулачками. Наконец, женский голос спросил: "Вам кого?" "Мы к Петру Петровичу по издательским делам", ответил Ледков. Пришлось ждать еще несколько минут, пока дверь отворилась, и молодая женщина в несвежем цветастом халате пригласила их войти: "Петр Петрович ждет вас в кабинете!" Они прошли тусклым коридорчиком в кабинет. На стенах коридорчика густо висели картины, этюды, рисунки русских авангардистов Шемякина, Кабакова, Зверева, Сысоева, Рабина... Кабинет-спальня состоял из громадной кровати, на которой восседал ППП, облаченный в замаранную типографскими чернилами ночную рубашку (рясу), и стен, завешанных картинами, этюдами и рисунками тех же художников, что и стены коридорчика. На кровати валялся переносный компьютер. К изголовью кровати притулилось инвалидное кресло-коляска, а рядом стоял копировальный станок. У подножья кровати виляли длинноволосыми хвостами две белоснежные собаки породы "русских борзых". "Какие гости!" возопил ППП, призывно распахивая руки. Широкие рукава рясы-рубашки сползли и открыли мохнатые бурые подмышки. Возопил, призывая подойти и обняться. Ледков помахал ему приветливо, но не приблизился окончательно, а Ронкин протянул руку для рукопожатия, чтобы, обнимаясь, не прижаться к медному кресту, который болтался на шнурке поверх рясы ППП. "Здравствуй, Петруша! – сказал Ронкин и положил на край кровати бутылку смирновской водки и банку лососевой икры. – Вот и свиделись!" "Слава Богу, Саввушка! – перекрестился ППП – Спасибо за подношения. Мне каждый день несут. По большей части американы. Моей антологией интересуются. Слышал ли, Саввушка, что я антологию русского андеграунда собрал?" "Да, кто-то упоминал. Не Гороховский ли?" заметил Ронкин. "Чай не добрым словом? – усмехнулся ППП – От этого ренегата хорошего не жди. А ведь приезжал ко мне в Москву. Поддержкой заручался. Ну да ладно! Найду издателя. Как Гороховский мне дорогу ни пересекает, издам антологию. Верно, Исай?" "Работаем, работаем над вашим проектом, Петр Петрович. Вы от нас помощи ждете, а мы от вас!" Ронкина опять покоробило от слов Ледкова, от его неприкрытых торгашеских манер. И снова он зажался, перетерпел, выдержал кисло-сладкую улыбку Ледкова и плутоватую усмешку васильковых глаз ППП. "Ну, прежде всего бутылку распечатаем и перекусим! – сказал ППП и позвал: – Фенечка! Да куда ты запропастилась!" Явилась молодая женщина в несвежем халате и встала молчаливо в дверях кабинета-спальни. Она была миловидна: густая темнорусая коса, яркие губы, бархатные южно-русские глаза, округлые движения крепкого тела, едва задрапированного цветастой тканью. "Что подать, Петр Петрович?" обратилась она к хозяину. "Ты нам борща разогрей да пельмени свари, Фенечка!" приказал ППП. "Хорошо, Петр Петрович! А где будете обедать – в кабинете или на кухне?" "На кухне, на кухне, Фенечка! По московской привычке – на кухне!" Он перелез из кровати в кресло-коляску и покатил в коридор. Борзые метнулись за хозяином снежной поземкой.

 

Через две недели в газете "Новости" появился подвал под названием "О людях, окружавших литературную лошадку", подписанный ППП. Подвал имел подзаголовок: письмо из вечного андеграунда. Вот текст:

 

"Савелий, дорогой московский друг-приятель, не дождавшись вашего нового заезда-приезда по каким-то делам в мегаполис, пожря и почтя (опечатка: прочтя, но и первое верно) от корки и до корки "лошадку", пометив свыше сотни страниц – вынужден, вместо обстоятельного и доверительного разговора, ограничиться кратким письмом. Впечатлился. Читал взахлеб. В целом – очень хорошо, местами пронзительно (рейн, к примеру), местами остро-иронично (папаша паша антокольский и его муза, гениальное "присутствие-/отсутствие/" мориц с рефреном: "где юнночка?" – попукивающего мэтра тарковского – или антокольского? – склероз – ККК-2007), ржал, всхлипывал, огорчался.

Точные характеристики – евтух, самойлов (внове!), слуцкий.

 

А потом... потом пересмотрел микрофильмом в голове – да это же все о нелюдях, как о ЛЮДЯХ... полная антитеза гениальному и бессмертному "цдл" халифа (НЕ упоминаемого и по СЮ – и именно: СЮ: все эти суки живы и здоровы и процветают – и ПРОМОЛЧАТ.)

 

А где – ПОЭТЫ? Мельком упомянутый губанов, блестяще спародированный мой (на мою голову!) побратим слава лен (в 70-х – надел на него свой крестильный крестик, правда, в обмен не получил – так что "полу-..."). Вся перво"апрельская" гнидная тусовка – от азарова до николая леопольдовича брауна (чей сын за фашизм отсидел, по делу гоги мальчевского, моего единственного тут родственника) – тарковские, хуевские, липкины-пипкины – а поэтов один женя рейн, да сапгир. Шкляревских и куняевых я сам по молодости в питере нагляделся – коля утехин, серега макаров, витя максимов, да и сам глебушка... Паркаевы, хуяевы, куняевы – но им нет места в моей антологии, зачем на говно порох тратить? чтоб брызги летели? (разве – в стихах: "вонял куняев. / пахнул юп." – где-то, неопубл., разумеется).

 

Словом, в целом – как замечательные "поля елисейские" яновского – об ИНОПЛАНЕТЯНАХ.

 

Когда читаю наизусть халифа – вижу четкое разделение на козлищ и – гм... – агнцов (хотя тоже те еще ангелы! С рожками и хвостиками свинячими), читаю вас – о ком бы это? Вроде, о писащих.

 

Да ебись они провались вместе с цдл и сп. все эти "20 тысяч красных комиссаров", как выразился г.марков на каком-то их съезде.

 

Вот это-то и отвращает: объекты. А что описаны они ярко, умно, талантливо – так и о их цк комсомола можно написать. и о начлагах с вохрой, только – зачем?

 

Пытаюсь вспомнить – кроме впервые раскрывшегося рейна и сусального несколько генриха – никто – ну никто! – на ум не йдет... (см. PS).

 

И еще, Савелий, бесит эта совковская манера околичностей и нинициалов (опечатка, но точно: "нини"!) – ну почему не назвать по имени эту "рюсско-цыганскую" блядь престарелого папочки? Я вот знавал ингу романы-чай – так так и пишу, полным именем.

А то – догадывайся! – в потрясающем куске о рОскиной (а не "а"!) – о каком-то "отказнике Д.".

И так – сквозь всю книгу – и добро б, по делу, а то – по непонятной осторожности, что ли!

 

Я завязал с союзом и печатней – в 62-м, потщившись с 59-го (ленечка палей-хейфец меня за уши тащил – был поэтом и моим другом-учителем, а сейчас – толстый лысый зав, музыкой кабацкой – приезжал тут один джаз-мен...). А вы, похоже, так и не развязались...

 

Тема отказа мне так же обрыдла, как ежедневная и ежевечерняя (иногда и по утрам тоже: детский утренник) тема "холокоста по ам. Телевидению – с 45-го на этом бабки делают, а боря лурье (рижанин, освенцим, ист-вилледж) – с 45-го же поливает их по-черному. И имеет право: лагерный номерок в каталоге "ноу-арта" (гремели в 60-м в противовес поп-арту и энди, а опубликованы – в 88-м, в германии...)

 

Словом, Савелий, поток анти-впечатлений, и прочего – при том, что книга написана – повторяю – блестяще...

Мелкие недостатки – цитация стихов прозой (в строчку, отчего невнятно и не впечатляет), опечатки вынесены (нашел еще с дюжину), а именного индекса – куда как более полезного – нема.... Обложка витальки – дурацкая, печать – гм, хуеватая... и т.д.

 

Но ЦИТИРОВАТЬ вас – уже начал, потому что есть – ЧТО и еще будет, к тому-иному случаю и месту.

Ах, если б мне ТАКОГО женю рейна, вместо моей лирики (за незнанием) в том 2Б антологии.

А вот сапгир – не прошел бы. Сладковато – и КРУГ НЕ ОЧЕРЧЕН: кто там еще на досках сидел?... (вычетом тестя)...

 

Словом, за книгу я вам благодарен всячески – и за многое из содержания, и за творческое прочищение мозгов: я-то все думал – чего ж это я так не люблю "апрель" и эткиндов? А вот за это вот самое.

 

Халифа не перешибешь: его "цдл" я бы дословно пустил в антологию. при всем левином распиздяйстве и малограмотности – потому что: по делу. КРУТО.

 

И все одно – остаюсь вашим искренним, уважающим и почитающим (читающим) другом-приятелем.

Закругляяюсь.

 

Ваш завсегда – ппп.

 

PS – я забыл. КОЛЯ! Сейчас по каплям выдаиваю информацию о людмиле дербиной – потрясающая баба-поэт (а в "воспоминаниях о рубцове" архангельских – тираж, вроде, большей частью задробили – "этой женщины" – только жена астафьева проговорилась-процитировала, /и тож не назвав/, но ей "можно"...) – боюсь и выходить на нее напрямую, сейчас она живет с графоманом сашей сушко, издателем альманаха "колпица" (колпинских поэтов, есть и такие!), который в 70-х уебал меня "короной корон сонетов" – вздрагиваю и по сю, а о коле-то эдик шнейдерман мне годами пишет, что он "пишет о коле", но не шлет, то газетка клуба "балтиец" (рубцовского центра), а ваши полторы-две странички куда как информативней и точнее. Мы с колей и эдиком очень дружили (60-63), пока его не унесло в москву к кожиновым-куняевым – но об этом см. Ант., т. 5А".

 

Ронкин прочитал письмо-рецензию ППП и запил.”

 

(Давид ШРАЕР-ПЕТРОВ /Провиденс/

САВЕЛИЙ РОНКИН

Роман. Окончание. (Начало в 23 выпуске)

http://kreschatik.nm.ru/24/04.htm)

 

жаль, впрочем, что не – повесился…

придётся подсуетиться, при случае (при встрече), < “что можем – сделаем!”, бессмертным “сатириконом” аверченко>

а – гонорар за цельных две страницы моего писма (неопубл. по сю), где шраеру-петрову принадлежит только замена имени “давид” на “савелий”?...

 

внизу страницы значится:

Провиденс, США
Copyright David Shrayer-Petrov 2003

это на моё-то писмо ему?!... копирайт?!

 

сынок – пытался мою несовершеннолетнюю сцыкуху-мокрощёлку, кровосмешеночку-музу «поэмы АДА» оприходовать (впрочем, стопудово – она ему сама в штаны залезла, не к первому), папенька – искренние литературные писма (писанные ему) ворует, обсирая

ну и семейка – от лишней ахматовской сироты до крестника сапгира…

 

и ещё одна находка для сколопендровых, скорпионовых и прочих фаланг, каракуртов и иной малоприятной хитиновой нечисти…

разберутся, как с костей ротиковым – и.а.лихачёвым (приоритет – анри!)

 

(26 января 2006)

 

пи-си 2007:

всё ж недаром неутешные сиротки мадамъ акхматовой – от этого своего бывшего соратника открещиваются и не поминают: вероятно изначально разглядели его внутреннюю “сучность” и не похотели даже помнить…

я же, в емигрансткой безвоздушности – купился, на имена им поминаемые

отплатил мне – своими медными лептами, ни даже хотя бы не сребрениками

перечитываю – “сблевать или стошнить”, веничкой…

плавает однако и соответственно – благоухает

 

 

ПИ-СИ (главные и жёлтые)

(с посвищением учёному комментатору в.и.ерлю):

 

эпиграф:

СОЧУ СВОЮ МОЧУ

(первое стихотворение владимира ибрагимовича эрля, написанное им на классной доске, за что был изгнан из школы с привлечение родителей – см. Ант., том 4А)

 

к сему – грех не присодинить писанное две декады (десятилетия) или боле четверти ВЕКА назад, не обслюнявленное никакими иоффами-сколопендровыми-шраерами-петровыми, поскольку – неопубликованное (хотя и – выставленное, см. прим.):

 

СКОЛОПЕНДРА И КНЯЗЬ

(басня)

 

                   никите лобанову-ростовскому

 

однажды князь

на сколопендру обопрясь

мечтал о выгодной с техасом сделке

(он с детства выносить не могши целки

провёл всю жизнь с невинностью борясь)

 

но злые иорданские арабы

задумали отмстить ему за бабы

и сколопендрою за ворот – швырк

был князь укушен

и – кувырк

 

так лопнул банк с правлением в лондоне

у целок отрастает борода

поскольку князь...

о чём я всё долдоню:

иметь дела с арапами – беда

 

арап и сколопендра – всё едино

не мекка скажем но – медина

 

/15 июня 1981/

 

 

СРАКОНОЖКА И БАНКИР

 

                    “по утоптанной дороге

                     пробежали сраконоги”

 

виясь змеёю сквозь листву

опала в прелую листву

и цвет был чёрен как гагат

как вакса сапога

 

двадесять членов шевеля

гудела как полёт шмеля

с сия сосны свалясь

тебе за ворот князь

 

и сорок яркожёлтых ног

почти сплели тебе венок

укус был явственно жесток

алея как цветок

 

двух челюстей разверст ухват

оранжем рдеет голова

и шепчет тёмные слова

над головой листва

 

по телу красной полосой

выл как укушенный осой

от боли глаз его косой

светился бирюзой

 

так впав в горячку некий князь

с реальностью утратил связь

лежал активно шевелясь

и жаждал щавеля

 

2

 

о укус сколопендры глубок

наложи ему няня лубок

и остриженный бритый лобок

между ног

 

так на князя внезапно напав

опалила его как напалм

князь же вяло сказал: сэ не па

выпить водки папа

 

или рюмку губой закусив

от поллитры почти окосев

финансирует чей-то посев

на арабской косе

 

лёжа в гипсе а также в бинтах

князь бодрился: ещё не беда

в огороде растёт лебеда

прав дада*

 

этим бредом сражён наповал

сам хирург ему спирт наливал

и остынувший труп целовал

коновал

 

3

 

схоронили князюшку в техасе

а доходы с миллионов съели таксы

и его оплакивало тасс

и татьяна тэсс

 

потому что другом был союза

или звёзды над кремлём сияя

братские подчёркивали узы

моисея

 

потому что дело магомета

дело айятоллы и садата

до последнего момента

банки в лондоне снабжали

 

и не подвернись сороконожка

в зноем опаляющем техасе

князя алюминиевая ложка

у аидов покопает в тохесе

 

ибо ссуды он даёт арабам

изнывая целый век по бабам

оный встал у князя баобабом

и люля-кебабом

 

а на баб роскошествовать неча

князь один лежит в постели ночью

сраконожкою прильнув к предплечью

ставит многоточья

 

князь который год уже не курит

на расходы грозно брови хмурит

сорок долларов за час массажа курве

он не купит

 

и ликуют грязные арабы

а в техасе усыхают бабы

бабы любы князю от аддис-абебы

и до швабы

 

но горят в иране нефтяные вышки

князь задумчиво почёсывает ляжки

ибо доллары взлетают выше

в цюрихской шарашке

 

4

 

так был люто убит сколопендр

что подобием всех саламандр

сам себя оскопил

сулейман

 

и гуляют по пожне ежи

в банках бодро растут этажи

князь сидит капитал сторожит

у межи

 

не булгарин но родом русак

князь не любит с капустой гусак

по лагуне гуляя в трусах

и грудя в волосах

 

экономнее надобно жить

чтобы разом какой-нибудь жид

не пустил бы арабский динар

на дренаж

 

расцветут в палестине сады

у евреек отвиснут зады

и обрезанный ими садат

облюбует содом

 

5

 

весёлой сколопендрой

и ножками играя

припудрив носик пудрой

подкралась к князю краля

 

она любила франки

предпочитала фунты

она давала в сраки

она давала в губы

 

был высосан как шкурка

активной попой нели

и в поисках окурка

бродил он по панели

 

и вспоминал он лиры

дихремы и пиастры

но коль не вышел рылом

то обходися пястью

 

так князя покоряя

вокруг крутились бабы

арабы погорели

баланс не в пользу банка

 

подобно клеопатре

израильтян кляня

укушен сколопендрой

покончил с жизнью князь

 

и памятник арабы

воздвигнули ему

подобьем голой бабы

на каменном столбу

 

/20 июня 1980/

 

(* ПРАВ ДАДА – из заголовка “правды” – лозунг, ухищенный /позаимствованный/ у вагрича акоповича бахчаняна, 1970-е?)

 

… необходимое примечание к князю “лобаньеву” (лобанову-ростовскому, никите):

 

где-то у дюма упомянут русский князь “лобаньев”, скупивший все лучшие места для наблюдения над казнью именуемоей mazzolata, расшибанием головы молотом

о чём у автора (меня) имеется соответственный концепт “итальянское масло mazzola”, открывающий книгу “томление о тямпе или стансы к лангусте”, изданной моим прото-печатником ромкой левиным (“у которого голову поездом переехало, а сестру-партизанку немцы повесили”), алкашом и другом-собутыльником довлатова и долиняка, а также соседом бродского по поместью

о чём также имеется поэтический текст “дела, дела…”, посвящённый мною зачем-то – очеретянскому… (см. Ант., том 2Б)

 

текст про лобаньева – см. в книге, докомпуторного периода

точнее, компуторного, но в нерасшифровываемой уже программе “multi-scholar”, 1987

 

помимо этого, в числе моих “великосветских связей”, немалых – был и князь, потомок онаго князя

банкир и по случаю коллекционер эмигрантских собраний театрального дизайна “мира искусств” и около

никита лобанов-ростовский

 

которого в техасе, в 80-м, я спас от укушения ядовитой сколопендрой

выезжая на пленэр с нами и джоном болтом, князь изволили повесить френчик на сухое дерево

ехамши в зад в грузовичке болта – я увидел изрядную сраконожку, заползавшую князю уже на шею

сбил её голой рукой и добил, прыгая в кузове грузовика, идущего по серпантинам – палкой (карельской берёзки, работы поэта и геолога володи березовского; см. том 5А)

отдышавшись, говорю князю: ну, князь, с тебя – ящик водки!...

на что тот, экономически-банкирски, немедля среагировал: две поллитры!

на что и был немедля отвечен экспромтом:

“жизнь банкира стоит две полбанки

да и то – по пьянке”

 

вместо поллитр мышь уговорила его купить мне 2 блока сигарет

вздешевели нынче князья…

 

сколопендру – невероятной красоты (но на глазах теряла цвет…) я засушил

была она телом угольно-чёрная, с антрацитовым блеском, голова – тёмно-оранжево янтарная, а ножки – гнусного бледно-жёлто-зелёного цвету…

засушенную – увеличил ксероксом в немногих имевшихся цветах (красный, синий, коричневый и зелёный, помимо чёрного) и использовал для оформления малотиражной рукодельной книги

 

помимо – тогда ж был изготовлен коллаж, с текстом басни

сколопендру вырезать было не проблема, а вот ЖОПУ…

вырезал розовую

пропорционально не сходилось

тогда пришлось летросетом на розовую мини-жопу наклеить крупно: ЖОПА

коллажик подарил мите шагину

на выставке “митьков” (коих я рукоположенный зарубежный патриарх) конца 80-х где-то в минске – 2 работы вызвали неадекватную реакцию пост-советской публики:

гравюрка васи голубева (баба стоит раком на лестнице, и текст: “ну стакан-то опосля – нальёшь?”)

и моя:

“как же так – ЖОПА – и высокое искусство?!”

так что я – как всегда – “похитил шоу”, как выражаюся тут туземцы

 

а всё благодаря князю никите (и его дочерям?)

возникающему ныне со скушными (делашовыми) интервьями в пост-перестроечной прессе

 

но в ИСКУССТВЕ (не скажу – высоком) он всяко останется

а не только своей коллекцией

 

хотя “знакомство” состоялось задолго до

в 67-м, когда я зачем-то учился в театральном институте и хотел писать курсовую по судейкину, сюзанна масси прислала мне каталог коллекции лобанова-ростовского

(с впервые увиденным павлом челищевым на обложке)

прислала с другим эмигрантом непонятной волны, педерастом жоржем рябовым

который сопровождал группу фабрикантов кальсон, сПОНОСоров американских музеев, в качестве гида и переводчика

 

прославился оный рябов и иным

рассказывал мне, на выставке в годовщину смерти васи ситникова, что вася в москве дал ему кучу рисунков на вывоз

в такси он обнаружил, что это “ПОРНОГРАФИЯ” (хотя васины нюшки – невинны как не знаю что, волнообразные создания – ни жопы, ни рожи, ни сисек)

и по приезде в нумер – стал рвать и спускать порнграфию в унитаз…

я было дико огорчился – но потом вспомнил, что вася давал этим мудакам всегда “чего похуже”, работы своих учеников, в основном

(а потом писменно где-то у меня в нашей “монографии” поносил итальянца франко миэле, что тот выпустил ч/б каталог-брошюрку “не с его работами”…)

 

на том и закончим – о сколопендрах и профессорах

 

(8 марта 2007)

 

 

на первую страницу 

к антологии

<noscript><!--