(к 75-летию хероя и p.s.)

Эпиграф №1:

“Если бы меня спросили, чего недостаёт Василию Бетаки, я бы сказал – всего. Ума. Вкуса. Таланта.”

(А.Щедрецов, см.-ищи:

Александр Щедрецов, петербуржец, родился в 1947 году. По образованию филолог. В 1976 г. окончил факультет русского языка и литературы ЛГПИ им. А.И.Герцена. – вычетом “формулы бетаки” не нашёл практически ничего стоющего… – ККК)

… мнение а.кушнера:

«… А еще Василий Бетаки, Вася был прекрасным, неординарным человеком, горячим, вспыльчивым, отходчивым, щедрым, размашистым, шумным, жестикулирующим, мудрым и наивным, сохранившим и в старости мальчишескую непосредственность, любовь к людям, жизни, дальним странам, «божественным природы красотам» и «созданьям искусств и вдохновенья».

(Александр Кушнер, «Памяти Василия Бетаки»)

//magazines.russ.ru/zvezda/2013/5/b8.html

… оно всё правильно, но… не исключает эпитета в заглавии и цитаты из щедрецова… – ККК

«Латынь в России не в моде, но по особенным случаям её всё-таки вспоминают. Вот, к примеру, сейчас резко возросла цитируемость одного латинского изречения. Знатоки приводят его на языке квиритов – «de mortuis aut bene, aut nihil». Люди попроще удовлетворяются переводом: «о мёртвых либо хорошо, либо ничего».
Впрочем, приписывается фразочка не римлянам, а древнегреческому мудрецу Хилону и восходит, судя по всему, к архаике, к культу предков. Мёртвых почитали и боялись – ну и, соответственно, старались не будить лихо.»

(в моей интер-трепации это звучит инако:

«aut nihil aut – на хуй…» – ККК)

и – а post mortem –

мы посмотрим…

(моё ж, из “малой латыни” 1957-60 биофака ЛГУ;

равно и рифмочка: проректор – per rectum, тогда ж)

2 забытых (напечатанных) «эпиграфа»:

«... И опять, с Эстонией встретился – по приезде сюда уже. Гарик Элинсон – представил покойному Алексису Константиновичу Ранниту. Поговорили. Годы в переписке потом. Мечтал я выделить в провинциальном томе – место для русско-эстонской антологии, микро. Потом издатель завял. Потом в Нью-Йорк рвать пришлось, а там уже – не до Таллина!
И не увиделись более с Алексисом Константиновичем, писем только много осталось. Эстет, романтик, каллиграф. Собирались перевести его стихи, но где найдешь переводчиков? Я уже – пас. Но нашлись переводы – Бетаки. Которые с удовольствием помещаю. Переводы Василия Бетаки – я всегда уважал: школа Гнедич, опять же. И мыслить там самостоятельно не требуется, а в этом Вася слаб.»

(Антология, том 3А, «Рваный Таллинн»)

«Один из мифов: если после полового акта женщина незамедлительно начнет прыгать, сходит в душ или туалет, то этим она предотвратит нежелательную беременность – в этот миф верит пример 1/3 жителей Англии.

А в конечном итоге все это приводит к тому, что каждая 5-ая беременная англичанка делает аборт.»

(см., где-то в антологии: марк троицкий – василий бетаки – эдуард асадов, анализ стихотворения «как только разжались объятья / девчонка вскочила с травы...»)

//kkk-bluelagoon.ru/tom1/appendix.htm

... и третий (всплывший в моей же антологии, перечитывая):

Но зато – голосить дают Юпам. Абы "анти". И васябетакам, по тупости их. Там, в России, я мог выгнать Ваську на кухню, Юпа – же – просто за дверь. Здесь все двери открыты. Голосят, слышен звон их...

//kkk-bluelagoon.ru/tom4a/sajgon.htm#16

1. БЕТАКИ В ЦЫТАЦЫЯХ (см. ниже – bolvan)

с некоторыми афторскими правками

//bolvan.ph.utexas.edu/~vadim/betaki/Poemy.html

(где и полное собрание сочинений в.п.бетаки)

Баран без приправы – бетаки-баран!

МЕЖДУ ФЛОРЕНЦИЕЙ И ПИЗОЙ

лежали девы кверху низом

и длинно пьяцца навон<ял>а

и вдоль парапета плат<o>ны толпятся

над жёлтой мочой реки

когда закаты за<вo>няли

на полуострове жиен

Да нет, паруса...

Жадные взгляды...

– Не троньте!

Чёлка. Над чёлкой <к>оса...

андалузская шлюха

андаманская дева

Раскинув ляжки, смеётся Райка!

В крапиве жопой рыдает Зойка

А любая прохожая пахнет

Резедой в городском парке.

ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ

НЕДОРОМАН

(Отрывки из не написанной поэмы, или дневника…)

Но не заставить мне себя, хоть тресни,
Напялить довоенное бельё,
Да и тебе, читатель, интересней
Увидеть если не лицо своё,
Так бороду хотя бы. Но не скрою:
Она не обязательна герою.

 

8.
И всё-таки герой без бороды!
Гусар без шпор и врач без стетоскопа!
Да что там: гидроузел без воды,
Лимон без коньяка, без нас Европа!
Кавказ без шашлыка и тамады!
Редакция «Невы» без остолопа!
Ведь так гордились бородой своей
Кузьминский, Кастро и Хемингуэй!

 

(9, 10, 11) <пропущены>

(24) <пропущен>

25.
Тут вам, конечно, встретится Кривулин,
И ждущий, кто заплатит, Топоров,
И старый Дар на колченогом стуле,
И Ширали в компаньи двух коров,
Порой – стукач Куклин на карауле
(Свисток в кармане, говорят, готов)
Порой заходит Свяцкий с гостем польским,
И Гнедич Т., со мной и с Антокольским…

 

(26, 27, 28) <пропущены>

(54, 55) <пропущены>

56.
Под Нарвой прежде отморозив… (уши)
И торопясь осуществить свой бред,
«Петр первый прорубил окно в Европу,
Которое двести семнадцать лет
Не закрывалось»* 10 (Только остолопу
Невнятен этот, столь простой, ответ
На тот Октябрь, что календарно диким
Был в ноябре. И оттого – великим)

 

И все слова на языке людском:
Шамана ли камчатского моленье,
Или гриотов сенегальских пенье,
Строку Сафо и Джойса толстый том…
Куда, какие звёзды нас ведут?

 

* из моих экскурсий в петергофе, 1967, что указано в сноске  – ККК

(в.б.-таки – переврал: не 217, а – 214! с сотворения санкт-петербурга в 1703… – ККК)

2.

из «многотомной антологии стихов и сплетен "У Голубой Лагуны".» (по в.бетаки)

lit.lib.ru/b/betaki_w_p/text_0100.shtml  · 287 КБ  · 20.06.2006

2 текста поэта бетаки, см. том 5А

* * *

В небе летнем, старинном

И почти что пустом,

Резко вздыблены спины

Разведённых мостов,

И нежданный, как лебедь

Над Невой не согретой*,

В фиолетовом небе

Силуэт минаретов.

Над гранитами призрак

Бухары бирюзовой,

Азиатским капризом

В сон Европы суровой –

Словно в "Аве, Мария"

Влился клич "Бисмилла",

Полумесяцем крылья

Изогнув у орла,

Словно небо кусая,

Две змеи над Невой,

Встали рядом, касаясь

Облаков головой,

И у каждой по телу

Пляшет ромбов мираж...

И молчит опустелый

Петропавловский пляж.

* по памяти (с чтения бетаки):

И нежданный, как небыль

Над Невой недогретой

(ККК-2013; типичное свойство васьки – поганить-портить собственные стихи… вредактируя)

БАРАБАННАЯ

Царь един и Господь един,

И России отвеку дан

Алексеевский равелин,

Аракчеевский барабан.

Аракчеев давно помре,

Но как прежде гулок туман,

И стучит, стучит на заре

Аракчеевский барабан.

Пётр в Европу рубил окно –

Мы заделаем – не найдут!

В барабанах дыры давно,

Их латают, и снова бьют.

Барабан, барабан, барабан,

Барабан уж который раз!

Покорили вольный Кавказ,

Прихватили и Туркестан.

Нет, ещё не последний год

Гложет душу звуков буран –

Под ружье Россию зовёт

Аракчеевский барабан!

Барабанщик давно вспотел,

Но вовсю барабаны бьют –

Кто там равенства захотел?

И в полки студентов сдают.

Не хотите – ниже травы?

Вас тревожат судьбы страны?

Ну, зато уж в казарме вы

Одинаковы и равны –

Все построены в серый ряд,

Всё глушит барабанный бой,

Что-то будет с тобой, солдат,

С барабанной твоей судьбой?

Корка хлеба, да квасу жбан –

Послужи царю и стране!

Лупят палочки в барабан,

Как шпицрутены по спине!

Вот и равенство нам дано,

Нам сержант являет пример,

Чтобы все – на лицо одно,

Чтобы всё – на один манер!

Вы такого хотели? Нет?

Барабаны твердят, не врут,

Что российский интеллигент

Детонатор народных смут.

Царь един, и Господь един,

И России навеки дан

Алексеевский равелин,

Аракчеевский барабан!

(тексты приводились – по памяти. немногие “стоющие” и – запомнившиеся… – ККК)

3.

… не вошедшее но помнимое:

ВОРОН

Мрачной полночью бессонной, я смертельно утомлённый,
В книги древние вникая, и стремясь постичь их суть,
Над старинным, странным томом задремал, и вдруг, сквозь дрёму
Стук невнятный в двери дома мне почудился чуть-чуть,
«Это кто-то, – прошептал я, – хочет в гости заглянуть,
Просто в гости кто-нибудь.»

Так отчётливо я помню: был декабрь глухой и тёмный,
И камин не смел в лицо мне алым отсветом сверкнуть,
Я с тревогой ждал рассвета: в книге не было ответа
Как на свете жить без света той, кого уж не вернуть,
Без Линор, чьё имя мог бы только ангел мне шепнуть
В небесах когда-нибудь.

Шелковое колыханье, шторы пурпурной шуршанье,
Страх внушало, сердце сжало, и чтоб страх с души стряхнуть,
Стук в груди едва умеря, повторял я, сам не веря:
Кто-то там стучится в двери, хочет в гости заглянуть,
Поздно так стучится в двери – видно, хочет заглянуть
Просто в гости кто-нибудь.

Молча вслушавшись в молчанье, я сказал без колебанья:
«Леди, или сэр, простите, но случилось мне вздремнуть,
Не расслышал я вначале, как вы в двери постучали,
Так вы робко постучали…» – И решился я взглянуть –
Распахнул пошире двери, чтоб на улицу взглянуть –
Тьма – и хоть бы кто-нибудь!

И стоял я на пороге в изумленье и тревоге, –
Так мечтать наш смертный разум никогда не смел дерзнуть…
Но немая ночь молчала, тишина не отвечала,
Только слово прозвучало – кто мне мог его шепнуть?
Я сказал «Линор» – и эхо мне ответ могло шепнуть?
Эхо – или кто-нибудь?

Я в смятенье оглянулся, дверь закрыл и в дом вернулся.
Стук неясный повторился, но теперь ясней чуть-чуть…
И сказал себе тогда я: « А, теперь я понимаю!
Это ветер, налетая, хочет ставни распахнуть,
Ну конечно, это ветер хочет ставни распахнуть!»
Ветер? Или кто-нибудь?

Но едва окно открыл я, – вдруг, расправив гордо крылья,
Перья чёрные взъероша и выпячивая грудь,
Шагом вышел из-за штор он, с видом лорда древний ворон,
И, наверно, счёл за вздор он в знак приветствия кивнуть,
Он взлетел на бюст Паллады, сел, и мне забыл кивнуть.
Сел – и хоть бы что-нибудь!

В перья чёрные разряжен, так он мрачен был и важен,
Я невольно улыбнулся, хоть тоска сжимала грудь,
«Право, ты невзрачен с виду, но не дашь себя в обиду,
Древний ворон, из Аида, пролетевший мрачный путь,
Ты скажи мне, как ты звался там, откуда держишь путь?»
Вдруг он каркнул: «НЕ ВЕРНУТЬ!»

Я не мог не удивиться, что услышал вдруг от птицы
Человеческое слово, хоть не понял, в чем тут суть,
Но поверят все, пожалуй, что обычного тут мало,
Ведь вовеки не бывало – кто слыхал когда-нибудь,
Чтобы в комнате над дверью ворон сел когда-нибудь,
Ворон с кличкой «НЕ ВЕРНУТЬ»?

Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова,
Чтоб опять молчать сурово и пером не колыхнуть,
«Где друзья? – пробормотал я, и надежды растерял я,
Только он, кого не звал я, мне теперь терзает грудь…
Утром он в Аид вернётся, и покой вернётся в грудь».
Тут он каркнул: «НЕ ВЕРНУТЬ!»

Вздрогнул я от звуков этих, так удачно он ответил.
Я подумал: «Несомненно, он слыхал когда-нибудь
Слово это слишком часто, повторял его всечасно
За хозяином несчастным, что не мог и глаз сомкнуть,
Для кого последней песней, воплотившей жизни суть,
Стало это «НЕ ВЕРНУТЬ»?

И в упор на птицу глядя, кресло к двери и к Палладе
Я придвинул, улыбнувшись, хоть тоска сдавила грудь,
Сел, раздумывая снова, что же значит это слово,
И на что вещун сурово мне пытался намекнуть,
Древний, темный, тощий ворон мне пытался намекнуть,
Грозно каркнув «НЕ ВЕРНУТЬ»?

Так сидел я размышляя, тишины не нарушая,
Чувствуя, как страшным взором ворон мне пронзает грудь,
И на бархат однотонный, тусклой люстрой освещённый,
Головою утомлённой я склонился, чтоб уснуть…
Но её, что так любила здесь на бархате уснуть,
Никогда уж не вернуть!

Вдруг – как звон шагов по плитам на полу, ковром покрытом!
Словно в славе фимиама серафимы держат путь…
«Бог, – вскричал я в исступленье, шлёт от страсти избавленье!
Пей, о, пей Бальзам Забвенья и покой вернётся в грудь!
Пей, забудь Линор навеки – и покой вернётся в грудь…»
Ворон каркнул: «НЕ ВЕРНУТЬ!»

«О, вещун! Молю – хоть слово! Птица ужаса ночного!
Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть
В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит ныне,–
В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы заснуть?
Как вернуть покой, скажи мне, чтоб забыться и заснуть?»
Каркнул ворон: «НЕ ВЕРНУТЬ!»

«О, вещун, – вскричал я снова – птица ужаса ночного,
Заклинаю Небом, Богом – крестный свой окончив путь,
Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придёт ли время,
И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь?
Вновь её вернуть в объятья суждено ль когда-нибудь?»
Каркнул ворон: «НЕ ВЕРНУТЬ!»

«Слушай, адское созданье, это слово – знак прощанья!
Вынь из сердца клюв проклятый: в бурю и во мрак – твой путь!
Не роняй пера у двери, лжи твоей я не поверю!
Не хочу, чтоб здесь над дверью сел ты вновь когда-нибудь!
Одиночество былое дай вернуть когда-нибудь!»
Каркнул ворон: «НЕ ВЕРНУТЬ!»

И не вздрогнет, не взлетит он, всё сидит он, всё сидит он,
Словно демон в дрёме мрачной, взгляд навек вонзив мне в грудь…
Свет от лампы вниз струится, тень от ворона ложится,
И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть…
Никогда из мрака душу, осуждённую тонуть,
НЕ ВЕРНУТЬ, О, НЕ ВЕРНУТЬ …

(1960, первод В.Бетаки
Первая публикация: Двухтомник Э. По., «худ. лит», 1972)

с гениальной находкой – НЕ ВЕРНУТЬ…

4.

МЕМУАРЫ БЕКАКИ («СНОВА КАЗАНОВА», вроде...)

(отрывок)

                                  --------

К нам в Питер году в 65-ом приехала поступать в Библиотечный Институт Машка, дочка моей двоюродной сестры Иры, той, что когда-то меня нянчила. Машка была похожа на маленькую вертлявую обезьянку и ничем не напоминала ни свою мать, ни тем более бабушку, мою тетку Муру. Какой-то чёрт меня подзуживал посягнуть на эту девятнадцатилетнюю зверюшку, внучку той моей тётки, с которой я в четырнадцать лет… и к которой я относился с большой нежностью...

В двухкомнатной квартире при двух дочках места было немного, и поначалу мы поставили машкину раскладушку в нашей с Галей «большой» комнате. Потом мы перевели ее к девчонкам.

На второе утро после машкиного приезда Галя ушла в свою школу, а Машка проснулась и попросила «что-нибудь рассказать, а то сны скучные надоели». Она перелезла ко мне на тахту и села с краю. Ну, как тут было не полезть к девчонке, которая в одной ночной рубашке сидит у меня на постели? Естественно, оказалось, что я у неё первый… Потом она мне на ухо сказала, что, оказывается, этого-то ей и не хватает, и сны ей снятся вовсе не скучные, а именно «такие».

Изредка по утрам рано-рано, пока дочки спали, а Гали уже не было дома, Машка приходила ко мне на цыпочках. Иногда она отводила девочек в детсад, возвращалась, и – шмыг ко мне под одеяло. Занятия у неё в институте часто начинались в одиннадцать, и мы с утра успевали чуток позабавиться.

Вскоре она завела себе в институте любовника, сирийского студента, армянина по происхождению, арабского поэта. Звали его Ильяс Хадая. Я перевёл с подстрочников, сделанных им самим, несколько его стихотворений, одно из них удалось и напечатать. Ильяс часто у нас бывал, а когда собирались машкины однокурсники, то Ильяс был душой всей компании, которая нам, тридцатипятилетним, тоже была вполне интересна.

Вскоре Машка завела себе ещё одного любовника, нашего Костю Кузьминского. С ним она шаталась по городу и по гостям, по  домам бесчисленных костиных друзей. Машка называла себя «адъютантом рыжего чёрта», а Костя  её – бесёнком.

Они вдвоем гляделись очень забавно. Он длинный, рыжебородый. Она маленькая, худая. Ну в общем «девка-чернавка». Костя, как правило, заготавливал запас острот и поведенческих трюков, а потом «прокручивал» всё это несколько раз в разных компаниях. Программа острот и эпатажей сменялась раз в три дня. Примерно. Машка ассистировала. Реплики заученные заранее подавала…

Машка в 1970 г. Ростов.

Все мы знали, что наша малышка успевает со всеми троими, но никого из нас такая ситуация не смущала, только вот Кузьминский порой при всех у Машки спрашивал, для скольких мужиков у неё «ещё есть открытые валентности». Машка хохотала, отвечая, что «ему она всё равно паёк не уменьшит». Так и продожалось, пока она не уехала к себе в Ростов после окончания института.

                      --------------

… мне однако ж, помимо смуглой машки-чортушки (и её подружки, белотелой маргаритки),  запомнилось иное – армянина-сирийца Ильяса Хадая (писанное вроде мне):

“… налей мне что наливал вчера

и дай мне спокойно пить

передо мной она – жёлтая красная и грустная

но через несколько минут она будет петь”

(по памяти, с афтографа, помнимое 40 лет… но не помнил имени – спасибо бекаке!)

5.

… и ещё, помнимое ж, бетаки:

Роберт Хайнлайн

Песни РАЙСЛИНГА,
ракетного машиниста и космического барда
(Из книги «Зелёные холмы Земли»).

3ЕЛЕНЫЕ ХОЛМЫ 3ЕМЛИ

Дай, судьба, мне последнюю посадку,
Там, где жизнь мои предки прошли,
Дай увидеть покров голубых облаков
И зеленые холмы 3емли.

 

Не отвыкнуть от вахты бессонной,
Не забросить нам дело свое…
«По местам! Приготовьсь! Невесомость!»
И уходит 3емля в забытье…
Каждый рейс объявляем последним;
А подружки нам верить должны –
Мы ведь верим в красивые бредни
О сверкающей почве Луны,
Хоть видали мы ее грязно серой.
Наша вера, ты опять на мели,
И опять далеки города, кабаки
И зеленые холмы Земли.

 

Мы бродили в пустынях Марса,
И пески пожирали нас
Там, где скалы лиловой массой
Заслоняют звезды от глаз,
Мы блевали в болотах Венеры,
От запаха собственных ран,
В мокрых джунглях клубился серый
И кишащий смертями туман…
Дунь скорее нам в лицо, добрый ветер
Чтобы снова вздохнуть мы могли,
И дышать тишиной на планете родной,
На зеленых холмах Земли!

 

А на радужных кольцах Сатурна
Есть у каждого память своя:
В глыбу льда замурована урна –
Вековечной орбиты, друзья…
Аммиачного cнera бураны,
Камнепады Плутона – беда,
Но промерзлые ночи Титана
Остаются в крови навсегда…
Мы обшарили все шарики в Пространстве,
Мы их видели вблизи и вдали,
Дай, судьба, нам опять дом родной увидать
И Зелёные холмы Земли…

 

Но пространство зовет бёспокойно.
Значит снова на борт корабля.
Старт-сигнал! К перегрузке! По койкам!
И опять провалилась Земля!
Нас уносят как прежде ракеты
Сквозь дрожащий межзвездный туман.
До последнего края света
Долетят железяки землян,

 

Но –
дай, судьба, нам последнюю посадку
Там где все мы родились и росли,
Дай увидеть покров голубых облаков
И зелёные холмы 3емли!

 

© Copyright Vassili Betaki. All rights reserved.
© Василий Бетаки.
Не-коммерческое копирование разрешено, но только без изменений.

… переводчика СТОЮЩИХ текстов в.п.бетаки вряд ли можно забыть…

6.

Василий Бетаки

Из книги воспоминаний «Снова Казанова»

[1971–1973]

“Был я тогда, хоть уже и не молод, но откровенно глуп.”

“В общем, выставил себя с голой жопой…”

“Мне планировалась роль чёрта.”

… и недаром писано было ему в 67-72-м:

ТРИ

КОРОТКИХ

ПОСВЯЩЕНИЯ

БЕТАКИ

Бетаки –

таки “бэ”

(кривулин – бетаки же утверждает авторство мишки дудина, значит, витюша – присвоил… – прим. 2005)

[... чёрные волосы

белые сраки

“мчится в мазурке

поручик Бетаки”...]

* * *

Наденув сюртуки

И скинув башмаки

Танцует сиртаки

Порутчик Бетаки

(Около 1967)

* * *

Мы на сраке

Носим фраки

Потому что мы – дураки

(Бехтеревка, 1972?)

... и жопа издавала свист:

“Я безнадежный реалист.”

(последняя – вторая – строчка принадлежит бетаки; за вечным пиитическим безденежьем – подарил мне какую-то книжку приятеля-фантаста андрея балабухи, – вру! – фото своё, балабуховской работы!, с текстом – перепечатываю с автографа из Антологии, том 5Б, стр. 631):

Я, безнадежный реалист,

дарю сей труд Балабухи

тебе, отпетый роялист,

над коим дули лабухи

провозглашая на весь свет,

что в первый раз в истории

реалистический портрет

преподнесет тебе, поэт,

звукосмеситель, и корнет –

конногвардейская pornette*

столичной категории.

                В.Бетаки

* вероятно, – “блядь”, с конногвардейского (он же – бульвар профсоюзов, 15)

вариант:

“... и жопа издавала свист:

пора по бабам, онанист!”

(возможно, кусок утерянной эпиграммы?)

“отпетый роялист” – явная реминисценция событийная лета 1966 (или 67?): шла активная подготовка к 50-летию, проверяли на благонадёжность и лойяльность гг. курсоводов (серёжу бернадского, знавшего языков – попёрли, за сомнительность, меня – по младости, оставили) –

и несу я, как обычно, в экскурсии что-то “не то”, подходит по окончании дядечка в штатском:

“вы что – монархист?!”

“не, – говорю я, – я – легитимист!”

“аа!..” – сказал дядечка, и отошёл (что легитимист – сторонник павшей династии – он, явно, не знал)

пронесло, по малограмотности

… писано-играно было (совместно) немало:

ПОЭТЕССЕ ЕКАТЕРИНЕ ШАНТГАИ

Забрали Катеньку в ГАИ –

Кругом гаичные ... ключи!

Она кричит: “Штаны мои!”

А ей рычат: “Окно ГАИ!”

(Ок. 1967, совместно с Бетаки)

... но где же, всё-таки – “кузьминиада”?..

нашлась и она

бекака прислал…

и выклана на сайт

//kkk-bluelagoon.ru/kuzminiada.htm

на сём и закончим рисёрч (резёрч?) по бекаке

(30 генваря 2007)

P.S.:

на волнующий меня вопрос о смерти Байрона (пуля или – понос?) переводчик оного ответил:

“А Байрон умер скорее от дизентерии, чем от лихорадки, хотя точно никто не знает. Я думаю, что вода там была грязная…”

(Бетаки, в емеле от 7 мая 2005)

… далее я там раскопал много чего – о роли Боуринга (автора ПЕРВОЙ русской переводной антологии поэзии 1821) в судьбе поэта лорда Байрона, о самом переводчике и шпионе Боуринге, разбомбившем Кантон во время второй “опиумной войны” – “but that’s another story” (барменом из “Irma la Douce”, с Ширли Мак-Лейн и Джеком Леммоном, её лучшая роль…)

… вяжется и пряжится канва воспоминаний и ассоциаций (отступление-комментарий):

В 1856 году английский генерал-губернатор Гонконга сэр Дж. Боуринг получил письмо с извещением о казни французского миссионера Шапделаня, совершенной в городе Синьлисянь, в провинции Гуанси, по приказанию некоего мандарина, вопреки одной из статей трактата, обязывающей китайское правительство доставлять виновного в ближайшее консульство своей нации для производства над ним суда в присутствии консула. 8 октября того же года у города Кантона было захвачено каботажное судно «Эрроу», плававшее под английским флагом. Китайский офицер сорвал с него этот флаг и арестовал 12 человек матросов-китайцев, находившихся под командою английского капитана. Офицер этот действовал, как оказалось впоследствии, по приказанию вице-короля, отличавшегося своим враждебным настроением по отношению к европейцам. Английский консул в Кантоне М.Паркес обратился по поводу этого оскорбления национального флага с письмом к вице-королю, от которого требовал, по приказанию сэра Боуринга, освобождения арестованного экипажа и присылки письма с изъявлением сожаления о произошедшем событии.

Уклонение вице-короля от извинения генерал-губернатор Гонконга считал оскорбительным для достоинства Англии и потому после совещания с контр-адмиралом Сеймуром, командовавшим эскадрой, приказал тому овладеть укреплениями, оборонявшими речной путь к Кантону.

В конце октября 1856 года английская эскадра начала обстрел Кантона. Китайское население организовало отпор значительно более сильный, чем в период «прошедшей» войны.

Знаменитый экономист Мартин Монтгомери писал: «Грязная торговля рабами была просто актом милосердия по сравнению с торговлей опиумом. Мы не разрушали организм африканских негров, ибо наш интерес требовал сохранения их жизни и по возможности здоровья. А продавец опиума сознательно убивает тело, да еще после того, как развратил, унизил и опустошил человека нравственно».

Десятилетиями упорного труда английский капитал, а на заключительном этапе – пушки союзных вооруженных сил, добились экономического порабощения китайцев. Опий стал оригинальным инструментом в достижении поставленных политических целей, впечатляющим демографическим оружием геноцида населения. Покоренной оказалась огромная страна с населением в 400 миллионов человек, превосходящим количественно жителей Старого Света и Северной Америки вместе взятых.

Незаслуженно забываемый в современной российской науке Карл Маркс, работавший в 1853-1858 годы корреспондентом «New-York Daily Tribune», внимательно отслеживал события, происходившие в Китае. В цикле репортажей, посвященных данной проблеме, он вывел свыше 20 следствий незаконного распространения наркотиков. Автору оставалось лишь осуществить группировку его уникальных наблюдений по сферам социальной жизни. Получилось, что распространение наркомании влияет на все сферы жизни государства: экономическую, политическую, научную, мировоззренческую, законодательную и другие: незаконное распространение наркотиков обуславливает резкое ухудшение здоровья населения, его огромную непроизводительность, неспособность наркоманов приобретать товары из сферы легальной торговли, поскольку все денежные средства они тратят на приобретение опиума. Из-за продажности чиновников, происходит заметное ослабление государственной власти. Незаконное распространение наркотиков в пределах одного государства способствует их перемещению на территории сопредельных стран, приобретает международный характер. Неверная правовая реакция государства на незаконный оборот наркотиков только способствует активности и скрытности этого явления. Преступники создают рынки сбыта опия, вплоть до вооруженного принуждения людей к их приёму, наркомания влечет за собою совершение преступлений иного характера, например, убийств, воровства. Развитие наркобизнеса ведет к созданию разветвленной преступной сети.

Уже в то время люди заговорили о наркотиках, как об оружии против человечества, обладающим страшной разрушительной силой, оружии, долговременные итоги которого сопоставимы с классическими разновидностями ОМП (оружие массового поражения).

Опиумные войны стали страшным национальным унижением для Китая, который до этого времени считал себя единственным центром цивилизации. Впрочем, была и другая сторона последствий опиумных войн – Китай стал открываться для западных технологий и инноваций, западной системы образования и медицины, по всей стране начали создаваться современные миссионерские школы и больницы, но цена за такой прогресс была заплачена очень высокая.

//knowledge.allbest.ru/history/3c0a65625b2bc78a4d43a88521216c37_0.html

и т.д. …

(читана была в детстве книга «Тайпи», когда я ничего ещё не знал о Боуринге и паче Карле Марксе…)

антологию же боуринга, 1-й том – я спиздил (вынеся в носке) в хламовнике-завалах некаталогизированных книг техасского ун-та (хоть какой-то прок!)…

с автографом барону аделунгу, смотрителю императорских театров россии…

Боуринг (сэр Джон Bowring) – английский государственный деятель, путешественник и писатель. Родился 17 октября 1792 в Экзетере в Девоншире. Уже на 14-м году принял участие в делах отца, суконного фабриканта, и затем, в качестве коммивояжера, объехал большую часть европейского материка. Обладая необыкновенными способностями к изучению языков, он в то же время занимался литературой объезжаемых им стран и скоро приобрел известность, как собиратель и искусный переводчик древних и новых народных стихотворений почти всех стран Европы: "Specimens of the Russian poets" (2 т. Лондон, 1821-23), "Batavian anthology" (Лонд., 1824), "Specimens of the Polish poets" (Лонд., 1827), "Servian popular poetry" (Лондон, 1827), "Esthonian Anthology" (Лондон, 1832), "Poetry of the Magyars" (Лондон, 1830) и "Ancient poetry and romances of Spain" (Лонд., 1824). Личные отношения к английским радикалам, и в особенности к Бентаму, который позднее назначил его своим душеприказчиком и поручил ему издание всех своих сочинений, побудили его отдаться политике. В 1824 он сделался сотрудником "Westminster Review", в 1825 взял на себя редакцию этого периодического издания, основанного в духе бентамовой школы, и сложил с себя эту обязанность лишь после Июльской революции. В 1832 избран в члены палаты общин, и в то же время английское правительство назначило его членом смешанной комиссии для исследования коммерческих отношений Англии и Франции; составленные им вместе с Вилье (Villiers) и представленные в 1834 и 1835 в парламент доклады этой комиссии ("Reports on the commercial relations between France and Great Britain" – 2 т., Лондон, 1835-36) считаются образцовыми. В то же время по поручению правительства он составил доклад о торговле, фабриках и промыслах Швейцарии – доклад, в котором старался разъяснить преимущества свободной торговли над запретительной системой. Позднейшие должностные поездки, предпринятые им в Италию, преимущественно в Тоскану (1836), в Египет и Сирию дали ему материал для дальнейших сообщений в парламенте. На выборах 1837 г. Б. потерял свое место в парламенте, но после деятельного участия в агитации, возбужденной образовавшейся тогда лигой против хлебных законов, он в 1841 г. снова был избран в палату общин. Здесь он принял выдающееся участие в упорной пятилетней борьбе, окончившейся в 1846 году победой начал свободной торговли. Новое поприще открылось перед ним, когда в 1849 он был назначен консулом в Кантоне. Твердость духа, с которой он в этой должности боролся против интриг китайских властей, снискали ему расположение торгового мира и министерства в такой степени, что когда он, получив отпуск, вернулся в Лондон, его назначали гонгконгским губернатором и главным надзирателем английской торговли в Китае. В это же время, 9 февраля 1854, королева пожаловала ему дворянство. Перед вторичным отъездом в Китай он издал сочинение о десятичной системе: "The decimal System in numbers, coins and accounts" (Лонд., 1854). Затем в книге: "The Kingdom and people of Siam" (2 т., Лонд., 1857) он описал свою поездку в Сиам, предпринятую для заключения торгового договора с сиамским королем. Между тем, захват китайцами одного судна, плававшего под британским флагом, повел к открытию враждебных действий против Китая. Последовавшее затем по приказанию Боуринга, без объявления войны, бомбардирование Кантона, возбудило жаркие прения в парламенте окончившиеся распущением парламента и увольнением Б. от его должности. На возвратном пути в Англию он посетил Филиппинские острова и эту поездку описал в увлекательном сочинении: "Visit to the Philippine islands" (Лонд., 1860). В 1859 Б. окончательно вышел из государственной службы с пенсией. Впрочем, в 1861 на него возложено было ведение переговоров для заключения торгового трактата с Итальянским королевством; позднее он, как дипломатический представитель сиамского и гавайского правительств, заключил целый ряд торговых договоров с Бельгией, Голландией, Испанией, Швецией, Италией и Швейцарией. Неутомимо работая до глубокой старости, он умер в Кларемонте (в Экзетере) 23 ноября 1872. Его вдова издала его посмертное сочинение: "A memorial volume of sacred poetry, with a memoir of the author" (Лонд., 1873). – Сын его Эдгард Альфред Б. (род. в 1826) известен как член парламента и переводчик Шиллера, Гете и Гейне.

(Энциклопедический словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона. – С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон. 1890-1907.)

Бентам – английский правовед, идеолог буржуазного либерализма. Его сочинения выходили в русском переводе в 1805-1811 гг.

… убиенного (дизентерией) Байрона – он – боуринг – вывез в бочке с ромом для последовавшего захоронения в вестминстерском аббатстве

(8 ноября 2007; 14 августа 2013)

«БЕЗПУШКИНСКАЯ» АНТОЛОГИЯ БОУРИНГА

… подробности (как всегда) я нахожу у николая задорнова (отца попсовика-шутника), в его романах:

   – В свое время я выучил русский и после этого издал два сборника русской поэзии и народных песен в моих переводах. Первый сборник разошелся быстро и принят был у нас как нельзя лучше. Он вызвал также восторженные отклики в России. Тогда царствовал Александр Первый – наш союзник в войне против Наполеона-Бонапарта. До меня дошли известия, что император удовлетворен появлением книги в Англии. Я приехал в Россию, и государь наградил меня бриллиантовым перстнем. Я храню его. Я познакомился с великими писателями России Державиным и Карамзиным. Вернувшись домой, ободренный, я продолжал работу со всем жаром молодости. Мне было двадцать два года. Вскоре я выпустил второй сборник, которому предпослал обращение к царю с призывом освободить крестьян и отменить цензуру. Мой второй сборник, а главным образом, мое предисловие к нему вызвали недовольство царя. Александр был человеком настроения, пылко религиозным и поддавался влияниям. Кончилось тем, что царь приказал запретить распространение моих книг в его империи. Я был введен в заблуждение тем, что увидел и услышал в Петербурге. До меня доходили известия, что Александр либерален, готовит реформы, стремится к освобождению крестьян. В те годы он издал на русском языке нашу конституцию для распространения в своем народе. Нам казалось, что страна готова к реформам и ждет их. Но как средство от болезни ей навязали еще более ужасную тиранию.
   Энн не была удивлена, хотя никогда не слыхала ничего подобного. Она знала, что ее отец необыкновенный человек, но полагала, что его литературная деятельность принадлежит лишь его поколению.
   – Вы знаете поэта Пушкина?
   Сэр Джон встал как бы вдохновенный. Ясно, молодой человек рассказывал ей о поэзии.
   – Я переводил Батюшкова, Державина... Карамзин был моим другом. Я открыл нашей публике Жуковского. Пушкина я не переводил.
   – А Лермонтова?
   – Нет. Нет. Теперь все народы гордятся именем какого-либо поэта, который не имеет значения нигде, кроме как у себя на родине. Пушкин подражатель Байрона, для наших читателей он не представляет интереса.
   – Алекс сказал мне, что Пушкин поэт борьбы за свободу, папа.
   Боуринг с удивлением посмотрел на дочь.
   Сэр Джон высок, с белокурой головой в легкой седине, с лицом, с которого еще не сошел румянец, несмотря на годы, но глаза на этом сильном жизнерадостном лице тяжелы и мрачны, как у человека, видевшего слишком много, и при этом с оттенком привычной властности. Казалось, единственное холодное выражение застыло в них.
   – Нет! – горячо сказал он. – Пушкин поэт придворный. Он поэт военных парадов, побед и маршировок гвардейцев, певец захватов! Это значит – сторонник самодержавия и расширения империи, апологет завоевания Кавказа! Он враг Мазепы, он утверждает все то, против чего мы воюем.
   Боже! Как может существовать два столь противоположных мнения! «Почему, отец, поэт не может восхищаться подвигами защитников своей отчизны, своими войсками!» – хотелось воскликнуть Энн.

Хотя эти темы лично ей чужды совершенно, какие бы войска ни» совершали подвиги. Она еще ничего не знала про военные поэмы Пушкина. «Но мы же вместе сражались против Наполеона? И разве мы не восхищаемся патриотизмом своих поэтов и художников? Кто из великих не отдавал этому дань?»
   Дочь поблагодарила и ушла к себе.

   Боуринг сел к лампе и занялся делами. От разговора остался осадок.
   «Пушкин революционный поэт? Как Петефи? Как Мицкевич? Разные общественные положения! Пушкин упрямо придерживался своих взглядов. Пушкин – боярин! И гордился этим! Но что значат доводы ученого отца! Молодость верит молодости!»
   Несмотря на постоянные несогласия со взглядами Энн, отец признавал, что у нее есть чуткость, она улавливала то, что другим дается после долгих кропотливых изучений. Энн – человек дела, прототип женщины будущего. Она посвящает свою жизнь бедным слоям трудового народа, которому власть помочь не в силах. ...Положение к Китаем очень сложное, трудное и неприятное. Боуринг готов осуществлять идею Бентама, она проста и близка сердцу каждого: дать как можно больше счастья каждому человеку. Подразумевается – каждому человеку на земле. Значит, и китайцу надо дать счастье, устойчивое, надежное человеческое счастье, без оговорок. Освободить китайца от постоянной опасности потерять голову под ударом палаческого меча. Как это сделать? В Китае ужасающая нищета, бесправие, непрерывные массовые казни – рубка голов у ни в чем не повинных людей. Свирепствуют болезни... Засилье мошенников-чиновников. Все основано на взятках. С чем же европеец приходит в Китай? С требованием открыть двери для торговли и просвещения. Какой же товар он предлагает китайцу? Пока что из всех товаров, привозимых коммерсантами так называемых «наций, спасающих Китай», лучше и больше всего продается опиум. Казалось бы, от торговли ядом судьба китайского народа становится еще ужасней и к бедам Китая прибавляется беспощадная эксплуатация народа иноземцами – и все это во имя гуманности и пробуждения страны? В этом сложном и запутанном положении, когда весь образованный мир готов был видеть в англичанах корыстных отравителей Китая и лицемеров, правительство послало в Китай сэра Джона Боуринга, гуманиста, миссионера и либерала. Он назначен послом в Китай и губернатором в Гонконг – в самое гнездо опиоторговцев и отравителей.

   Джордин полагал, что современная торговля ядом – неизбежность. Она не хуже, чем продажа алкоголя в Европе. Все зависит от умеренности или распущенности потребителей. В доказательство Джордин предложил сэру Джону выкурить с ним по порции после обеда. Лишь торговля ядом, как сказал он, даст средства, чтобы взломать ворота запретной страны и открыть китайцам путь к свободе и просвещению. Нет никакого лицемерия! И нет иного выхода.
   Все это не имеет никакого отношения к тому, что сын Боуринга будет зятем Джордина и что он стал пайщиком крупнейшей компании по продаже опиума.

   Однажды Боуринг пригласил в Гонконг к себе в гости кантонского губернатора. Мандарин сидел за столом и обнюхивал подаваемые кушанья из лучшего мяса, дичи, рыбы; сласти, пудинги, пирожные, все отталкивая, кривясь, как бы показывая, что вся варварская пища несъедобна для ханьского человека.

   Нужна вторая война с Китаем.

//bookz.ru/authors/nikolai-zadornov/gonkong_981/page-12-gonkong_981.html

… помимо опиума и политики я изломал всю голову:

копаясь тут как-то с антологией боуринга, свиснутой в развалах техасского университета, за полной ненадобностью им – поразился грамотности подбора русских поэтов на 1820-й год: сравнимо только с подборкой “всемирной литературы” (где работала банда академиков!), а боуринг – сделал это ОДИН (ну, может, с помощью барона аделунга, которому и автограф), при этом не зная по-русски.

все ведущие имена на 1820-й, не было только ... пушкина. я изломал себе голову: может, александр сергеич барону этому рога наставил? слушок какой про “шпиёна” пустил? и что ж его вяземский и жуковский (включённые) не порекомендовали? а ларчик открывался просто: пришла учительница русского языка начальной школы (не читавшая ни вересаева, ни губера, <ни, паче, мадорского> – ничего): “так ведь пушкин тогда в кишинёвской ссылке пребывал!” биографию поэта она, в отличие от меня, преподавала и – знала.

никак не мог высланный поэт (даже с заручкой воспитателя цесаревичей) попасть в престижную зарубежную антологию!

«21 сентября 1820 года – дата в истории нашего города особенная. В этот день, ровно 190 лет назад, в Кишинев приехал А.С.Пушкин. Этому событию посвящена выставка «Про Кишинев и про себя», открытая в Доме-музее поэта.

Пушкину 21 год, за его плечами – Царскосельский лицей, служба в Коллегии иностранных дел, успех в кругах литературных и немилость царя Александра 1: «Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь их наизусть читает». И только благодаря заступничеству влиятельных друзей поэта ссылка была заменена служебной командировкой. «Коллежский секретарь Александр Пушкин отправлен по надобности службы к Главному попечителю колонистов Южного края России г. Генерал-Лейтенанту Инзову», – так значилась цель поездки в подорожной, выданной поэту. С ним была и депеша о назначении И.Н.Инзова полномочным наместником Бессарабской области.

6 мая молодой поэт выехал из Санкт-Петербурга, не подозревая, что вернется сюда лишь чрез семь долгих лет. Что взял с собой Пушкин в свою первую ссылку, что привез он в Кишинев? В его багаже том Шекспира и портреты двух поэтов, которыми он особо дорожил и не расставался всю жизнь. Один из них – подарок старшего друга и наставника В.А.Жуковского с надписью «Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил поэму «Руслан и Людмила», 1820, марта 26, Великая пятница», а второй – кумира всей прогрессивной молодежи того времени Джорджа Байрона*.

Но в Кишинев Пушкин приехал не сразу. Дорога его пролегла через Екатеринослав (ныне Днепропетровск), где служил Инзов, юг России, Кавказ и Крым.»

//pushkin-moldova.narod.ru/kishinev.html

(*) и оприходовал по ходу – бывшую любовницу байрона, гречанку калипсо полихрони, отличавшуюся носатостью, плоскогрудостью и:

"Подари волос мне прядь –

Ветер с ней любил играть!"

(Дж.Г. Байрон, "Гречанке", перевод автора ККК, 1966)

длиною больше её роста…

Калипсо Полихрони [8] (1803-1827) – гречанка, бежавшая вместе с матерью из Константинополя после начала константинопольских погромов сначала в Одессу, а потом, в средине 1821 года в Кишинев, где с ней познакомился А.С.Пушкин. В это лето он набросал несколько ее портретов.

"Она была невысока ростом, худощава, и черты у нее были правильные; но природа с бедняжкой захотела сыграть дурную шутку, посреди приятного лица ее прилепив ей огромный ястребиный нос. Несмотря на то, она многим нравилась..." (Ф.Ф.Вигель)
"Она была чрезвычайно маленького роста, с едва заметной грудью; длинное, сухое лицо, всегда, по обычаю некоторых мест Турции, нарумяненное; огромный нос как бы сверху донизу разделял ее лицо; густые и длинные волосы; с огромными глазами, которым она еще более придавала сладострастия употреблением "сурьме"... "Пела она на восточный тон, в нос; это очень забавляло Пушкина, в особенности турецкие сладострастные заунывные песни с аккомпанементом глаз, а иногда жестов..." (И.П.Липранди)

Но особенный интерес Калипсо вызывала у Пушкина как возлюбленная Байрона. Говорили, что он познакомился с пятнадцатилетней Калипсо, путешествуя по Востоку. Это окружало юную гречанку романтическим ореолом, а Пушкин как раз в этот период был наиболее сильно увлечен творчеством и личностью Байрона.
Приглашая князя Вяземского в Кишинев, Пушкин обещал познакомить его с "гречанкой, которая целоваласьс Байроном".

Умерла Калипсо в Одессе от чахотки в возрасте двадцати трех лет.

Посвящения, обращения, упоминания:
Пушкин посвятил ей стихотворение "Гречанке". Нарисовал портрет и даже, редчайший случай, подписался под ним.

Общение Пушкина с юной гречанкой продолжалось до 1824 года.

В марте 1824 года поэт ненадолго приезжал в Кишинев и познакомил с Калипсо Ф.Ф.Вигеля, который так вспоминал об этой встрече: "Он заставил меня сделать довольно странное знакомство. В Кишиневе проживала не весьма в безызвестности гречанка-вдова, называемая Полихрония, бежавшая, говорят, из Константинополя. При ней находилась молодая, но не молоденькая дочь, при крещении получившая мифологическое имя Калипсо и, что довольно странно, которая несколько времени находилась в известной связи с молодым князем Телемахом Ханджери."

Наблюдательный Вигель подметил несколько важных деталей: то, что для Пушкина Калипсо была особенно притягательна из-за волновавшей его легенды о ее любовной связи с Байроном; и то, что к 1824 году чувства его к ней угасли.

По отзывам современников, Пушкин в кишиневскую пору не был, что называется, влюблен в Калипсо Полихрони; зато о его романе с ней знали, по-видимому, все, поскольку отсутствие "строгости" поведения юной куртизанки никого не обязывало к сохранению тайны. Свидетелем романа Пушкина с Калипсо Полихрони оказался молдавский писатель Костаке Негруци (1808-1868), который находился в Кишиневе в 1822-1823 гг. и запомнил, что Пушкин часто прогуливался с гречанкой по городскому бульвару.

//test.happypushkin.ru/hotel/pushkin_ladies/kalipso/

Очерк VI. Странная любовь лорда Байрона

Потом сэр Джордж принялся гладить мои волосы, плечи, целовать в лоб и шептать ласковые … Когда великий визирь узнал о решении Полихрони, то приказал высечь розгами Калипсо на...

lib.chdu.edu.ua›pdf/hudtvoru/25/9.pdf

писи: TARZANISSIMO-Бетаки в ЖЖ 2007-11-05:

Спрасибо. Имхуется, ччто ывы слмшком ньюююю ёрмские, чтобы стать пошире... а если у вас Кузьминский, то выебонов много, а всего прочего и нет... Не хватит ли новой изображать старииииную футур-обЕЬб-ериутскую_– распостмодёрнячую шкуру, ту самую, в которой в Питере (бкувально) ходил Костя Кузьминсский. была у него такая шубка) Кстати единственная к нему рифма тогда была ГУСЬ МИНСКИЙ. Привет ему!!!!

//delphinov.livejournal.com/248830.html?thread=1793278#t1793278

привет-привет, сказал он: васябетаки (и подмигнул)…

… точной цытатой из «плановОго романа», 1973:

* Ну что, сказал он, васябетаки, и подмигнул.

«ХОТЭЛЬ ЦУМ ТЮРКЕН», роман, 1975-2006

(неопубл.; помеченные * частично использованы, в стихах или в самом романе)

ПЛАНОВаЯ  ГЛАВА

ПОД  ДУРЬЮ

(совместно с А.Б.Ивановым и Толиком Белкиным)

переписанная на трезвую голову

15 лет от написания спустя

 [тексты записаны с изустного исполнения присутствовавшими дамами в феврале-марте 1973-го; основные авторы – А.Б.Иванов, ККК, А.Белкин; эпизодически – Гран-Борис (Кудряков), Пти-Борис (Смелов), В.И.Эрль и Гера Григорьев.

kkk-bluelagoon.ru/planr.htm

(*) помечены тексты, использованные KKK в романе, антологии и иных произведениях.]

абсурд и бред по имени «бетаки»…

finis?...

заключим? – 2011:

«К примеру Википедия сообщает: “Поэт В.П.Бетаки отмечает, что, если самые ранние версификации Кузьминского ещё носят печать наблюдательности и живости, то с некоторых пор образцы его поэзии более всего напоминают настенное творчество самого низкого разбора; притом в жизни К. (и в «творчестве») проявил себя как человек крайнего невежества, поверхностный и на редкость непорядочный, способный исказить любую услышанную или подслушанную им информацию, поэтому рекомендуется всем, кому поневоле (или по незнанию этих черт провокатора) случится иметь общение с К., соблюдать крайнюю осторожность.”»

//dompisatel.ru/node/110

... и подмигнул

(15 декабря 2011)

15 августа 2013

Радиопрограммы / Поверх барьеров с Иваном Толстым

Памяти Василия Бетаки

Опубликовано 26.03.2013

«Сегодня я предлагаю вашему вниманию большое биографическое интервью, которое я записал 12 лет назад в Париже, и которое почему-то не вышло в эфир ни тогда, ни потом. Узнав о смерти Василия  Павловича, я понял, что пробил час…»

… более идиотичного (сенильно-старчески-склеротичного – 12 лет тому!) интервья мне как-то читать не доводилось (ККК-Махно)

32 полосы – Умер Василий БЕТАКИ

25th, 2013 @ 12:27 am Умер Василий БЕТАКИ. На 83-м году жизни ушёл от нас блестящий поэт и переводчик Василий Павлович Бетаки. По словам вдовы – Елены Кассель – будет кремация.

32p.livejournal.com›10888.html

(он же bolvan он же kazanova он же tarzanissimo

тож – “живое воплощение современной русской литературы”

тем же и пахнет…)

… finis (парафимозный…)

(13, 29 августа 2013)

ПИСЯ (преизрядная…)

… отступление-приложение к «мнимуарам»:

БЕТАКИ VERSUS ГЛЕЗЕР

(или о “кухне” журналов «Стрелец» и «Континент», «Грани», «Посев» и т.п.… – см. том 2А антологии…

и о стихах глезера и бетаки… см. 5А и 5Б…)

«Иногда у нас бывала журналистка из газетки города Пушкина Зоя Афанасьева. Она писала стихи, подписывая их монограммой "Аз". Когда я уехал, она стала посылать мне стихи в Париж. Она заполняла стихами открытки с матрёшками, медвежатами и прочей мутью. Стихи на оборотах открыток были написаны мелко и обязательно в строку. Одно стихотворение от другого отделялось тоненькой вертикальной черточкой. И все эти писульки спокойно доходили.

  Часть из них я напечатал в "Континенте" двумя подборками. Часть – в журнале "Стрелец", который в течение ровно пяти лет издавал авантюрист и жулик Александр Глезер.

  Тбилисец, он был одноклассником будущего калифа на час, грузинского президента Звиада Гамсахурдии, они в юности, по выражению Владимира Максимова, "вместе клёшами тбилисские мостовые подметали"

  Глезер – создатель "Русского музея в изгнании" (в Монжероне под Парижем), очень плохой поэт и очень хороший организатор, да и энергии было в нём немеряно. Как говорил тот же Володя Максимов, "этот паровоз прёт, только успевай перед ним рельсы подкладывать". Стихи тоже писал. Но запомнилось только, как он "в Москву на белом танке" собирается въехать.

   Картины он у художников добывал не мытьём, так катаньем: выпрашивал, зажимал, получал в подарок или даже покупал. Впрочем, не всегда слово "покупал" соответствовало своему смыслу: как-то купил он несколько картин у Валентины Шапиро и тут же чек выписал на сумму тогда немалую – 35 тысяч франков. Чек оказался недействительным, Валя осталась без денег, а Глезер как-то выкрутился. Когда его упрекали, он отвечал, что он "таки да, жулик, но не для себя же, а в пользу музея..."

  Чего-то я о Глезере не знал, а честнее будет сказать, не хотел знать, не интересовался...

  К примеру, относительно недавно, лет 10 назад, мне показали в каком-то номере "РМ" статью Глезера начала восьмидесятых годов, которая объективно является доносом. Речь в ней идет о советских инженерах, приехавших в командировку во Францию. Они попросили у приставленной к ним переводчицы, чтобы та достала им почитать Солженицына. Глезер, называя этих инженеров по имени, пускается в привычные рассуждения о том, что они наверняка "агенты и провокаторы".

  Можно только надеяться, что в ГБ не следили так уж пристально за содержанием "Русской мысли".

  Так и получилось, что в те времена я много сотрудничал с журналом "Стрелец". Я не задумывался о моральных качествах Глезера – люди делились на тех, кто с нами и тех, кто против нас.

  И когда ни в "Континенте" ни в "Гранях" не было места, я всегда мог опубликовать полученные из СССР стихи в "Стрельце".

 ---------------–

  А теперь вернусь лет на тридать с хвостом назад, в 1965 год, и расскажу о том, как в Питере вышла моя первая книга.

  Она, в основном, состоит из плохих стихов.

  Но эти и без того плохие стихи были ещё ухудшены моим издательским редактором, "поэтом" Глебом Пагиревым. Пагирев был добрый человек, фронтовик, очень порядочный, фантастически бездарный, очень серьёзный, безграмотный. Он не только выкинул из книжки всё с его точки зрения сомнительное, но даже дописал за меня несколько строф! Такое и в те годы бывало нечасто.

  Эти "новые" строфы Пагирев вставил в некоторые мои стихи уже в последней корректуре, и я, получив авторские экземпляры, увидел с ужасом, что "Великая интербригада/ сражается против войны" и некоторые другие перлы. Услужливый медведь, и верно, оказался "опаснее врага". А ведь сделал это Пагирев из самых лучших побуждений, только, чтобы моя книжка наверняка прошла.

  Изначальный состав книги достаточно безобразный: по выражению Пагирева, он взял в книгу "Хорошие старые стихи". Таким образом, ничего новее стишат пятилетней давности в этот сборник не вошло, а значит, из всего, что у меня было к тому времени действительно стоящего не вошло почти ни строчки.

  Когда я рассказал о редактуре Пагирева Наташе Грудининой, она только сказала: "Ну, он же комбат!" Но самое забавное, что действительные "фиги в кармане" "комбат" не заметил, и в результате, через две недели после выхода, несмотря на все старания Пагирева, эту плохую книгу объявили нежелательной, включили в "индекс" и изъяли из библиотек. Но не из продажи, поскольку за две недели все десять тысяч уже успели разойтись.

  Так что запрещали иногда и плохие книги тоже...»

(более чем самокритично! – ККК)

… писано было мною в 58-м:

«изрыгает паки и паки рёв

зверовидный сатирик глеб пагирёв» – ККК

вспомнилось – по рифме… а “ё” или “е” – мне откуда было знать, в мои 18, не члену…

Вы собираетесь скачать бесплатно книгу Бетаки Василий Павлович – Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!) в формате txt
Будьте добры, заполните числа из картинки в поле ниже (Нам нужно убедиться что вы не бот).
//libes.ru/lib/2/292459.txt

и с фоткой машки-“чортушки” – тут:

//bolvan.ph.utexas.edu/~vadim/betaki/memuary/V18.html

… читать признания “болвана” – (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!) – в коей-то мере, на пользу…

но который из них кто – разбирайтесь сами:

Dr. Vadim Kaplunovsky

Professor of Physics at the University of Texas in Austin

B.Sc. in 1978 from Hebrew University in Jerusalem

Ph.D. in 1983 from Tel-Aviv University

//bolvan.ph.utexas.edu/~vadim/

//bolvan.ph.utexas.edu/~vadim/betaki/

Мемуары

«Снова – Казанова» (Меее–Мууу–А???–РРРЫ.), изд. ВМВ, Одесса, 2011 (ранее печатались в журнале  «Мосты», №№3-8, 2004, Франкфурт на Майне).

… где неожиданно (помимо говна) всплывает и МОРЕВ:

//bolvan.ph.utexas.edu/~vadim/betaki/Leta.html#S4

и райка вдовина

и –

«Лагерные поэты и Валентин Соколов-ЗК»

(не вошедшие в талмуд «Самиздат века»!...

у Бетаки лишь цитаты по антологии –

«В 1978 году в Израиле была издана небольшая антология «Поэзия в концлагерях» в предисловии к которой составитель её Авраам Шифрин, и сам многие годы просидевший в разных лагерях…» – а не по серьёзным публикациям Анатолия Радыгина в «Посеве», “что характерно”… см. Ант., том 5А)

и ученица С.В.Петрова переводчица и поэт Вера Френкель, самоубиенная…

и тут же натыкаюсь:

«А вся контрабанда – она со мной –

В моей черепной коробке…»

(перевод НЕ бетаки); у Бетаки:

В общем, как некогда писал Гейне по поводу таможенного досмотра на какой-то из французско-немецких границ:

… А вы, дураки, в чемоданах искать,
Среди рубашек измятых!
Да всю контрабанду, что едет со мной.
Я в собственный череп упрятал!

(Перевод мой: В.Б.)

Все стихи, которые цитируются тут, приводятся по текстам опубликованным в русских эмигрантских журналах «Континент», «Грани» и «Стрелец».

Антология новейшей русской поэзии "У Голубой лагуны"....

В остальном же Бродский бумажек не вез: не дозволено. На таможне он мерзко хихикал, тыкал пальцем себя в голову и цитировал Гейне: "А вся контрабанда – она со мной, / В моей черепной коробке!"

kkk-bluelagoon.nm.ru›tom2a/kuzminsky7.htm

(кто переводчик – не знаю, не помню…)

… в общем – остаётся обратиться к «эпиграфу №1», и, по возможности – НЕ читать и этого «болвана», и всех остальных…

P.S. и – “не успевший” войти в том антологии «МОСКВА»:

«Юрий Карабчиевский никогда в СССР не печатался. Единственная значительная публикация его стихов состоялась в ж. «Грани» в конце 70 годов, когда я получил для этого журнала из Москвы рукопись книжки «Трамвайная Москва» и ещё некоторые стихи. (Хранятся в архиве «Граней»). Но и поныне большая часть их не напечатана. И может быть нынешняя редакция «Граней» – уже давно московская а не франкфуртская – просто не знает, какого интересного поэта затеряла она в куче своих бумаг… А между тем, как мне представляется, поэт этот весьма незаурядный! Из биографии его я знаю только, что родился он вроде бы в конце сорковых годов, а умер в конце восьмидесятых…»

//bolvan.ph.utexas.edu/~vadim/betaki/Leta.html#S4

но сугубо запомнившийся – этим вот текстом:

«Символическим предвестьем исполнения этих пророчеств, для поэта с виду безобидным, но на самом деле ужасным, предстают в стихах Карабчиевского вполне прозаические цыганки, бродящие по улицам сегодняшнего, трамвайного, Вавилона:

Цыганки бродят по Москве,
Галдят и клянчат папиросы,
И в парке, распустивши косы,
Сидят на стриженой траве.

Их мир – непонятный, мир пугающий обывателя. Даже тот младенец, которому где-то «в общественной уборной / дадут коричневую грудь» – он тоже страшен жителям обречённого города…»

//bolvan.ph.utexas.edu/~vadim/betaki/Leta.html#S4

… и терпентин – БЛИН! – на что-либо полезен

даже – бетаки…

P.P.S:

… то зверею, то матерюсь на (болвана!) Ваську, то вдруг:

«Но хочу напомнить: вот они! Все они были…

Многих сегодня в «суете сует» позабыли прочно. Вот и выплеснули вместе с водицей "советской поэзии" несколько очень даже хороших поэтов. Многие ли помнят Александра Морева или Александра Рытова? Их забыли, наверное, потому что они мало печатались и рано умерли.

А почему, интересно, забыли Раису Вдовину? Она выпустила четыре, кажется, книжки, одна из них даже толстая. А потом … (см. ниже)

//bolvan.ph.utexas.edu/~vadim/betaki/Leta.html#FN2

А Геннадия Алексеева с его умными и печальными верлибрами?

А Зою Афанасьеву, которая только в «Континенте» дважды напечаталась, да однажды – в «Стрельце». (всё – только за рубежом…)

Горят всё же рукописи, горят синим пламенем…

В конце шестидесятых и в самом начале семидесятых мелькнул в моём семинаре Юрий Алексеев. Он писал очень интересно, слегка «обереутничал», и хоть обереутство мне не близко, но были у Алексеева строки, которые запали и мне в память на многие десятилетия:

…Скорпионы, как пионы
Расцветают на песке,
И английские шпионы
Кувыркаются в тоске,
В славном граде Самарканде
У прохожих на виду
Падишах сидит в саду,
Дева зреет на веранде.

(я-то это ваське – и читал; см. Ант., том 4Б – ККК)

На первый взгляд, вроде бы ахинея, хоть и смешная. А вот как привяжется, так и ясно: что-то весьма незаурядное тут проделано с языком! Жалко, что он перестал писать! «О датах, о халдеях, что календарь худеет…». Ну и вообще. Обо всём.

Понятно, что многие хорошо начинавшие поэты, поначалу казавшиеся яркими, со временем «осыпались». Но ведь провалился в Лету кто-то и в самом деле очень настоящий… Да и не всегда из молодых.

… и незамеченный мною (ККК):

Язычник (Александр Рытов)

(Умер он в Питере не дожив до своего сорокалетия, летом 1974 года)

//bolvan.ph.utexas.edu/~vadim/betaki/Leta.html#FN2

и –

Суфий (Леонид Соловьёв)

Лет через пять после смерти Леонида Соловьёва, создателя эпопеи о Ходже Насреддине, книги в своё время не менее популярной, чем повествования об Остапе Бендере или даже чем «Мастер и Маргарита», вдруг в «Дне поэзии» за 60-какой-то год, появилась небольшая подборка стихов Л.Соловьёва.

При жизни он не опубликовал ни одной строчки своих стихов. Наверное и не пытался – знал, что не пройдут. Или, что пройдут в искажённом тогдашними «вредакторами» виде. Ведь вторая часть его эпопеи о Насреддине «Очарованный принц», публиковалась с огромными сокращениями. Если первая книга «Возмутитель спокойствия», несмотря на её весёлый раблезианский хохот, на едкую сатиру и довольно прозрачный эзопов язык, по колоссальному (и тогда смертельно опасному) недосмотру, вышла в дни войны да ещё в «Роман газете» миллионным тиражом, то вторая часть, где сатира далеко не так остра, в первом (посмертном) издании была изрезана наполовину… И критикой почти не замечена. Точнее это был заговор молчания, поскольку проскользнула только одна неведомо чья статейка-донос о том, что «мистика какая-то у Соловьёва на первом плане».

И вот эта «мистика», а вернее поэзия суфийского толка, и составляет суть стихов старого писателя. Не случайно же детство и юность его прошли в Ливане…

Стихи эти, кажется, писал всё тот же Ходжа Насреддин, но не хулиганящий, не издевающийся, а тот, который действует в «Очарованном принце». Грустный и мудрый. Да, не бесшабашно весёлый, не по-хайамовски озорной герой первой книги, а умудрённый странник, знающий, что единственная ценность в жизни – дорога. Во всех смыслах. И как странствия по свету, и как жизнь. И как путь к высшему, как тропа к небу сквозь звёздную ночь. И как дорога, на которой проводит жизнь нищий дервиш, не обрастающий поэтому имуществом и не тонущий в суете. И, наконец, как та, простая «белая каменистая дорога», которая «звенела и дымилась под бойкими копытами его ишака»…, как нарисовано в самом начале романа «Возмутитель спокойствия».

Соловьёв видит выход из мира зла, как его видел некогда Омар Хайам, в слиянии с мирозданием, избавляющим дух от горьких блужданий по мелким тропам. Вот отсюда и пришло такое стихотворение:

Взалкав возвышенного хлеба,
Возжаждав мудрого вина,
Смотри, смотри в ночное небо,
Читай созвездий письмена,
Пока твой дух, доселе пленный,
В темнице тела без огней,
Не отразит в себе вселенной
И сам не отразится в ней.

Суфийская символика (вино – мудрость, звёзды – манускрипт) всё это так органично у Соловьёва, что трудно представить, как поэт, сам не будучи современником и единомышленником Хайама, постиг поэтически активно эту философию. (Кстати не только советскими «вредакторами», но и большинством сегодняшних «крайних» течений ислама суфизм рассматривается как ересь.)

Стихи эти, написаные в последние годы жизни, – о том, что «дух дышит где хочет» (кстати выражение даже не мусульманское, а из Евангелия), были естественно не поняты ни составителями ни редакторами «Дня поэзии». К счастью.

Итак бесконечная дорога. Вот перевал в горах. На страшной высоте – мостик. В символике средневековых поэтов Востока это тот мост, который, как сказано в Коране, «тоньше верблюжьего волоса» и у которого перила появляются лишь для избранных. Называется он Эль Сират. Поэт не назвав его, рисует на первом (внешнем) плане стиха вполне реалистическую картину горных высот:

Здесь долинная птица кончает полёт,
Здесь крыло леденит ей морозным туманом.
Полусгнивших ветвей и ремней переплёт –
По нему только в рай проходить мусульманам…

Путь к вершине – аллегория жизни человека. И назван он только в самом конце стихотворения:

Всё труднее и круче змеистый подъём,
Как дорога на небо…

Не зная суфиийской символики, строки эти воспринимаешь очень просто в первом их, пейзажном смысле. Углубление образов – расшифровка суфийской символики – приходит только к читателю с необходимым, минимальным «тезаурусом».

Наиболее интересна поэма Л.Соловьёва «Гафиз», написанная отчасти по мотивам стихов средневекового классика. Великий персидский поэт говорит в поэме, представляющей его монолог, обращённый к нам:

Может умер я где-то в море,
Может где-то на берегу,
Всем учёным мужам на горе
Я и сам сказать не могу.
Да и нужно ли знать им это?
Мой скелет, если даже цел,
Разве он драгоценней свету
Несравненных моих газелл?

Потому и неважна подробная биография поэта, важнее фактов – легенды, которыми она обросла. Это – как писал другой великий поэт персидского средневековья, Рудаки, «Нет, не тело, не имя, а только творенье / От тебя остаётся на этой земле». (перевод мой – В.Б.)

Разве слов моих изумруды,
Сплав раздумий, мук и страстей
Мир согласен сменить на груду
Ноздреватых чёрных костей?

Так говорит Соловьёв, да и его «второе я», Гафиз, неприкаянный бродяга, словно перекликаясь с другим мудрецом, другой эпохи, не с нищим как он сам, а великим царём Соломоном, всё имевшим в жизни и всё же заключившим, что «всё есть суета сует и всяческая суета». Ведь именно Соломон в полуапокрифической (по крайней мере не включённой в «церковный канон») книге «Премудростей» писал: «Слово – искра в движении нашего сердца. Если она угаснет, тело обратится в прах, и дух рассеется как жидкий воздух».

Перекличка эта, через примерно тысячелетие кстати, вполне закономерна для суфия, принявшего её, изначально библейскую, как свою, ибо он в этом исходит, видимо, от одной важнейшей суфийской максимы: «Все религии – суть лучи одного солнца, имя коему Аль Хаки (истинный)».

И жизнь бродяги Хафиза, проведшего дни свои на базарах и в долговых тюрьмах, была такова, что от неё остался –

Длинный список малых грехов,
Да кабатчику долг старинный,
Да цветник нетленных стихов.

Цветник – образ, который легко принять за восточную метафору, даже за штамп, а на самом деле это – термин! Слово Гюлистан (персидск.) – цветник, точнее розарий, вообще традиционное название сборника стихов-газелл (жанр), а порой и стихов других жанров.

Расплачиваться с кабатчиком стихами! Тот, понятно, их выкинул в мусор. Но Гафиз счастлив:

Потому что соблазном каждым
Повергаемый в пыль и грязь,
Я, Гафиз, знал иную жажду,
Об иных усладах молясь:
И когда молодой, двурогий.
Месяц трогал мою чалму,
Я, Гафиз, слышал голос Бога,
Я Гафиз, говорил ему

О мире, о его дорогах, о скорби за мир, отражённой «в верблюжьих глазах печальных»… Да, повергнутому в ничтожество мелочами базарного быта принадлежит вечность. (Сравните – «Блаженны чистые сердцем», и т.д., из Заповедей Блаженства.)

«Иная жажда» Гафиза переходит из века в век. И когда поэт будущих столетий услышит то невысказанное, что приходит неведомо откуда –

От восторга в тот миг сгорая,
Знай, ты слов ловец золотых,
Сам Гафиз из господня рая
Подсказал тебе этот стих

– Так пишет Соловьёв, о преемственности, которая ведь всегда должна быть «в равновесии с новым словом».

* * *

Символическое изображение уже упомянутого тут ранее пути ввысь, но пути, увиденного как бы опять с иной стороны, возникает в стихотворении «Канибадам», единственном, если не считать песенок из «Насреддина», опубликованном в трехтомнике Л.Соловьёва (т.1) вышедшего в конце 60-х годов:

Моя тропинка заблудилась где-то
В полях, в садах безлюдных и нагих,
Ронявших слёзы с тонких чёрных веток, –
О чём? О ком? Я не спросил у них.

А в самом конце этого, почти полностью пейзажного, меланхолического стихотворения образ подхватывается и раскрывается. Но это уже не только ветви деревьев сочувствуют миру:

Молчали горы и сады молчали,
И лишь вдали, в туман сырых низин,
В самозабвенной сладостной печали
Молился плача, старый муэдзин.

Вот тут и открывается оборотная сторона весёлого хулигана Ходжи Насреддина – та самая, что звучит приглушённо во втором томе эпопеи – в прозе Леонид Соловьёв озорно и гневно издевается над миром, а в стихах – молится о нём. …»

… прочтя в 1975-м в Вене «Архипелаг ГУЛАГ», я вдруг задумался и ПОНЯЛ философию «Очарованного принца» Л.Соловьёва (хотя следовало б подумать ранее – по «Смирительной рубашке» или «Странника по звёздам»* Джека Лондона!) – философия «зэ-ка»…

отчего и наехал на литературоведа и поэта Эдика Шнейдермана с просьбой копнуть биографию Л.Соловьёва – выяснилось, что – сиделый (после «Ходжи»), да ещё и родившийся – в Ливане!... (ККК-2013)

* цытатой из л.соловьёва/е.калмановского:

«Я самый обычный человек на этой земле,— сколько вам раз повторять! И не хочу быть никем иным: ни шейхом, ни дервишем, ни чудотворцем, ни звездным странником!»

Другие названия: Межзвёздный скиталец; Смирительная куртка; Звёздные скитания; Тысяча жизней

Джек Лондон, роман, 1915 год; Переводы на русский:

С. Займовский (Межзвёздный скиталец), 1915
Г. Злобин (Смирительная рубашка (странник по звездам))
М. Шишмарева (Смирительная рубашка)
Т. Озерская (Смирительная рубашка)
Н. Кранихфельд, Е. Цедербаум (Смирительная рубашка)

вырисовывается чёткий ряд:

уленшпигель швейк ходжа насреддин…

//www.peoples.ru/art/literature/prose/publicist/leonid_solovyov/

По воспоминаниям заключенного А.В.Усикова, Соловьева отобрали было в состав этапа на Колыму, но он написал начальнику лагеря генералу Сергеенко, что, если его оставят здесь, он возьмется за вторую книгу о Ходже Насреддине. И генерал приказал Соловьева оставить.
"Очарованный принц" был написан в лагере. Бумагу присылали родители (они жили тогда в Ставрополе) и сестры. Соловьев работал ночным сторожем в цехе, где сушили древесину, потом – ночным банщиком. Такие ночные должности давали Соловьеву возможность сосредоточиться на книге. И конце 1950 года "Очарованный принц" был закончен и послан начальству. О судьбе рукописи долго не было слышно и автор конечно беспокоился. В середине 1953 его перевели в Омск. И наконец июне 1954 года признали невиновным и выпустили на свободу.

//modernlib.ru/books/solovev_leonid/zhizn_leonida_soloveva/read/

Выкладываю статью-послесловие Евгения Калмановского к сборнику произведений Леонида Соловьева. Я лично согласна далеко не со всем изложенным :) Сильно отдает какой-то затхлостью от этой статьи, уж простите. С нее, наверное, хорошо было бы списывать домашнее сочинение классе в восьмом. С другой стороны, я вполне доверяю фактологической части.

//sciuro.livejournal.com/43707.html

воистину – «и терпентин…»!

из е.калмановского:

«Возмутителя спокойствия» Леонид Соловьев писал в тридцать два – тридцать три года.

Посмотрите первую фразу книги: «Тридцать пятый год своей жизни Ходжа Насреддин встретил в пути».

На первых порах писательской жизни в Ленинграде Соловьева поддержал фронтовой поэт Михаил Дудин, и конечно другие доброжелательные люди. А от ленинградской литературной среды Леонид Васильевич держался несколько отстраненно.

В апреле 1955 года Соловьев женился на Марии Марковне Кудымовской, учительнице русского языка, по возрасту, скорей всего, его ровеснице.

Начал «Книгу юности». Но здоровье разрушалось. У него была сильнейшая гипертония. Я застал Леонида Васильевича ходящим, однако половина тела была парализована.
Держался отдельно – скорей всего, из-за нездоровья и душевного непокоя. Когда Мария Марковна собрала у себя литераторов отметить какую-то дату, связанную с Соловьевым, нас оказалось трое да еще один, Леонида Васильевича не знавший.
9 апреля 1962 года он умер, не дожив до пятидесяти шести.Похоронили его на Красненьком кладбище в Автове.

(4 сентября 2013)

Комменты:

У Льва Колодного прочитал,что Соловьёв выступал против Фадеева с обвинениями в троцкизме. Признатся это не вписывается в тот образ писателя который возник уменя по книгам.

И правда, странно...

Такая была эпоха. Я нечему не удивляюсь. Но Фадеев оказался великодушен. Когда Соловьёва арестовали, он добился чтоб его книги переиздовали, факт уникальный для репресированого писателя, а гонарары начисляли его семье.

(«семьи», впрочем, у него не было – “что характерно” – ККК)

более чем помнимое:

«он протянул руку и ладонь его наполнилась»

КНИГА ЮНОСТИ

//sciuro.livejournal.com/49402.html

(перечёл – не впечатлила уже… ККК)

ТРИ ПОКОЛЕНИЯ ШТИЛЬМАРКОВ

… так же, в лагере – был написан Р.Штильмарком (с нарядчиком Василевским!)  «Наследник из Калькутты», ныне печатаемый под одной фамилией – автора…

(внук же – младший сын! александр – редактор газеты «чёрная сотня», и т.д., и т.п. – см где-то ещё: изыскано и писано. – прим. 2009)

… дедушка (то бишь, отец) написал «наследника из калькутты» (в “соавторстве” с нарядчиком василевским, который дал ему писчей бумаги и освободил от работ; сейчас переиздаётся под одним именем)

старший сын был охотоведом, разводил баргузинского соболя (о чём и писал – знаю, как биолог)

сынок (младший), как о. иоанн кронштадский – в «союзе русского народа» и против попсы…

В 1945 году арестован по обвинению в «контрреволюционной агитации» и приговорен к 10 годам заключения. Был направлен в исправительно-трудовой лагерь Енисейстрой; здесь работал топографом, затем – заведующим литературной частью лагерного театра. Освобожден в 1955 году.
Автор приключенческого романа «Наследник из Калькутты», написанного во время пребывания в заключении по заказу криминального авторитета, надеявшегося послать Сталину роман под своей фамилией и получить амнистию. Роман впервые опубликован в 1958 году, после освобождения и реабилитации автора. Выдержал несколько переизданий в 1959 году; новая волна интереса к роману пришлась на 1989–1993 годы.

 

Белаго-Плетнер Штильмарк. эколог и охотовед, один из главных участников становления заповедного дела в СССР, писатель. Популяризатор заповедного дела. Штильмарк Феликс Робертович (1931-2005).

Штильмарк, Александр Робертович Редактор газеты "Черная Сотня", руководитель организации "Черная Сотня"; родился 17 апреля 1954 г. в Енисейском районе Красноярского края...

Парфюмерная мастерская. – Соавтор Роберта Штильмарка

5 августа 2009 По сути, на той зоне, куда попал Штильмарк, Василевский был царём и богом. Официальное начальство постепенно спивалось, переложив свои обязанности на заключённого...

nostradamvs.livejournal.com›217428.html

Тюремная Беларусь

Когда через некоторое время Штильмарк выкарабкался из болезни, Василевский направил его на лесоповал.

punitor.narod.ru›PB0037.htm

Василевский надеялся послать роман Сталину и получить амнистию. Штильмарк зашифровал в тексте романа фразу «Лжеписатель, вор, плагиатор», имея в виду Василевского.

kpnemo.ws›Книги eBook›…SHtilmark__Naslednik_iz…

Роман был написан в 1950-1951 годах, в лагере, на строительстве восточного крыла железной дороги Салехард – Игарка. Штильмарк начал писать его по просьбе уголовного авторитета Василия Павловича Василевского в обмен на освобождение от общих работ. Василевский надеялся послать роман Сталину и получить амнистию. Штильмарк зашифровал в тексте романа фразу «Лжеписатель, вор, плагиатор», имея в виду Василевского. Её можно найти, если читать первые буквы каждого второго слова во фрагменте из двадцать третьей главы:

Листья быстро желтели. Лес, еще недавно полный жизни и летней свежести, теперь алел багряными тонами осени. Едва приметные льняные кудельки вянущего мха, отцветший вереск, рыжие, высохшие полоски нескошенных луговин придавали августовскому пейзажу грустный, нежный и чисто английский оттенок. Тихие, словно отгоревшие в розовом пламени утренние облака на востоке, летающая в воздухе паутина, похолодевшая голубизна озерных вод предвещали скорое наступление ненастья и заморозков.

В письме сыну Штильмарк сообщал, что он «придумал нечто приключенческое, безумно сложное и занимательное, ни в какие ворота не лезущее».

В 1955 году Штильмарка реабилитировали, и он уехал в Москву. Ему удалось передать рукопись Ивану Ефремову, который дал хороший отзыв для издательства «Детгиз». Аллан Ефремов, сын Ивана Антоновича вспоминал: «Отец дал сначала почитать мне и моему другу. Мы прочли взахлёб и высказали свой восторг отцу. Он пробил всё-таки этот приключенческий роман, и тот был в конце концов издан». Роман вышел в 1958 году в серии «Библиотека приключений и научной фантастики» и стал бестселлером. На обложке, кроме Штильмарка, в качестве автора был указан и Василевский. В 1959 году Штильмарк через суд доказал, что он является единственным автором.

Комменты:

Мне кажется автор поступил не совсем честно, как от лесоповала отлынивать, так да, а как "авторитета" в соавторы, который не покладая сил, лес валил, за себя и того, к-хм, этого парня, так нет.
Ладно, роман конечно обалденный, не знаю как сейчас пойдет, а в своё время книгу читал и перечитывал множество раз.

Вот таким образом в первых двух изданиях стояло две фамилии – Штильмарк, Василевский. А потом уже третье «Детгиз» издал только со Штильмарком.

rusbatya.ru›index.php…

Штильмарки – династия русских патриотов.

беседовал А.Лебедев, фото из семейного архива А.Р.Штильмарка

Корр. Насколько я понимаю, вы второй ребёнок у Роберта Штильмарка…

А.Штильмарк. Третий. Старшими были брат Феликс и сестра Елена. Они, к сожалению, уже умерли.

Корр. Когда вы родились, ваш отец был уже немолодым человеком…

А.Штильмарк. Да. Это было в ссылке под Красноярском, село Маклаково Енисейского района. Нынче село Маклаково называется город Лесосибирск. В 52-м году туда приехала моя мать. Она училась в аспирантуре, и была в тех краях в фольклорной экспедиции. И познакомилась там со ссыльным. И за связь с ссыльным её из аспирантуры выгнали. До 56-го года мы жили там, потом я очень сильно заболел, у меня был лямблиоз, очень тяжкая болезнь. И меня срочно повезли в Москву лечиться на завод «Акрихин». Уехали без всякого разрешения, ещё никакой реабилитации не было, и они очень здорово рисковали, но иначе я бы просто умер. Но в Москве с Божией помощью всё это дело как-то постепенно разрешилось. Мы жили у старшего брата Феликса, который работал биологом, в маленькой подвальной комнатушке на Фурманном переулке. Заглядывала туда милиция насчёт отца, но как-то с Божьей помощью всё обошлось.

Потом вышла знаменитая книжка «Наследник из Калькутты», отец получил небольшой гонорар, и мы купили полдомика в Купавне*, такую развалюшку.

Формально я рождён в Сибири, а так и по матери и по отцу мои предки жили в Москве очень давно. Особенно по материнской линии, вообще лет 400.

… и т.д., и т.п.

* см. также а.вознесенского – разночтения «купавны»

в первопубликации в «литгазете» было, с названием:

«КУПАВИНСКОЕ ШОССЕ»

и – соответственно – «у поворота на Купавну»

(там, где луконин отбил придатки своей жене гале – будущей жены евтушенко)

в «Треугольной груше» название поменялось:

«БЬЮТ ЖЕНЩИНУ», и –

«сминая лунную купаву»…

поправили – или поправил сам… по требованию

о чём – нигде

(прим. к «истории литературы» 1950-60-х)

… но продолжая а.штильмарка:

А ещё он был очень хорошим рассказчиком. И вот он по вечерам «толкал романа». Рассказывал всякие романтические истории в стиле «Наследника из Калькутты». На самом деле заключённые, особенно уголовники, очень сентиментальны, они могут заплакать от того, что ребёнок убежал на полчаса от мамы, а потом спокойно кого-то прирезать.

То есть отец был уважаемым человеком. Поэтому его не убили, хотя должны были убить по приказу его так называемого соавтора Василевского, который ему заказал книжку «Наследник из Калькутты». Он был из бандитских «авторитетов». Он сказал отцу: ты напиши, но у меня к тебе есть несколько условий. Первое условие, что в авторах будет моя фамилия стоять, второе, чтоб там был обязательно лев, потом чтоб это было не в России и не ближе 19-го века, чтоб подальше, чтоб цензура не придралась. И должны были в романе воровать ребёнка. Это самое для уголовников такое душещипательное. Пиши, значит, я Сталину пошлю, Сталин меня отпустит за это. Такая у него была идея, у этого Василевского.

Отец, естественно, все эти условия выполнил, если вы помните «Наследника из Калькутты», там и лев промелькнул, и ребёнка, естественно, воровали у Джакомо Грели, Бернардито похитил ребёнка. Эти условия были выполнены. И Василевский решил отца убить как свидетеля. Мало ли что потом, вот у меня «роман», вот он я, вот написано «Василевский», всё в порядке. И собрал он воровской сход, но вот эти бандюги решили отца не убивать, хотя Василевский уже дал деньги убийце, и по всем воровским законам отца должны были убить. И было там что-то совершенно немыслимое на этой сходке. Было решено: деньги Василевскому не отдавать, а батю-романиста не убивать. Вот так.

Решили, что пусть он пишет, культуру делает, мы будем её «хавать», и всё будет хорошо. Вот так отец остался жив. Потом Василевскому сказали: ты что, дурак, делаешь? Тебя же вызовут, а ты же ни по-русски, никак, видно же, что ты дурак! Хотя он дураком-то не был, но был абсолютно безграмотен. Он как раз был неглупый, этот бандит. Потому что он такие аферы проделывал потом, что можно сказать, он современный был человек, что демократическая Россия потеряла в его лице уникального кадра!

Вот таким образом в первых двух изданиях стояло две фамилии – Штильмарк, Василевский. А потом уже третье «Детгиз» издал только со Штильмарком. Издательство, не отец, само подало на Василевского в суд. И суд решил, что автор – только Штильмарк,  но гонорар пополам, потому что Василевский создавал условия для написания. Логично. Потому что действительно условия создал. Так бы отец пилил деревья, а так Василевский поселил отца на второй этаж бани, там была коптилка, еду ему приносили какую-то скромненькую, можно сказать, по зэковским понятиям условия были потрясающие. Роман был написан, смешно сказать, за год.

см. также «соавторство» (в переводе байроновского «Дон Жуана») моей лит.матери “тётки Таньки Гнедич” – как следователь снабдил её бумагой (для протоколов), словарём и даже … английским изданием Байрона…

полная параша…

(5 сентября 2013)