на первую страницу 

к антологии

 

НИКТО НЕ ПОМНИТ КТО ЧЕВО КРИЧАЛ… (И КТО ЧЕВО ХЛЕБАЛ…)

(статья Натальи Горбаневской в «Русской мысли», на её сайте)

 

Михаил Красильников – один из...  «Даугава», 2001, №6, ноябрь-декабрь. Раздел «MEMORIA as LITTERIS» (с.57-145)

 

      В сборнике «Самиздат века» целую группу ленинградских поэтов, начинавших в ранние 50-е, назвали «кругом Красильникова». Принадлежавший к этому «кругу» Владимир Уфлянд называет его «филологической школой».(*) С горьким запозданием, но справедливость торжествует. Уже не разрозненные публикации в периодике и антологиях – в прошлом году в Петербурге, в издательстве Буковского, вышли три книги четырех скончавшихся в 80-90-е поэтов этого круга, кружка или дружеской компании: Юрий Михайлов, Михаил Красильников. Старшие авторы филологической школы; Сергей Кулле. Верлибры; Александр Кондратов. Стихи тех лет.

      «Неправильно думают, что все началось в 1953 или даже в 1956 году, – пишет один из младших участников того же круга Лев Лосев в статье «Тулупы мы». – (...) Самиздат – и явление, и само слово – появился в сороковые годы. Всегда находились поэты и художники достаточно молодые, пьющие или сумасшедшие (или все это вместе), чтобы пренебрегать опасностью и резвиться лагерной бездны на краю".

      Этот круг начинающих стихотворцев ориентировался на футуризм: через превознесенного советской властью Маяковского, как пишет Лосев, «можно было проникнуть к футуризму, к Хлебникову, к главному стволу». Большая подборка приведенных в «Даугаве» стихов Красильникова свидетельствует, что в отличие, например, от того же Лосева («через будетлянство и кубофутуризм добраться до Ахматовой и Мандельштама») он своей установке на футуризм и на его последователя, раннего Заболоцкого, в основном оставался верен (пока вовсе не перестал писать стихи: в «Даугаве» последние датируются мартом 1963-го).
      Первая публикация стихов Михаила Красильникова состоялась в сборнике «Пятиречие» – два выпуска, изданных в 1958 и мае 1959 г., тираж один экземпляр, адрес издания: Мордовская АССР, ст. Потьма, пос. Явас, п/я 385/14.

 

      А где-то по соседству Мокша
      Стремилась превратиться в Волгу.

 

      Как занесло Красильникова в Явас – в так хорошо нам когда-то известный, а новым поколениям, слава Богу, неизвестный почтовый ящик 385, означавший куст политических лагерей (14 – номер лагпункта)? Тут придется сказать еще об одном виде... искусства? жизнетворчества? – который в те годы еще не имел названия, но существовал, хотя практиковался немногими (зато был свойственен как раз русским футуристам начала века). Теперь это называется хеппенинг.
      В «Комсомольской правде» от 11 декабря 1952 г. появилась статья специальных корреспондентов из Ленинграда «Трое с гусиными перьями», начинавшаяся так:

      «В аудиторию входят трое юношей. На них длинные, до колен, рубахи, посконные брюки, в руках лукошки. Стараясь привлечь всеобщее внимание, они усаживаются за стол и достают... гусиные перья.
      – Какая глупая комедия! – негодуют заполнившие аудиторию студенты. (Негодование оставим на совести авторов статьи. – НГ)
      А ряженые, явно стараясь быть у всех на виду, пробираются поближе к кафедре, вынимают из лукошек деревянные плошки, разливают бутылку кваса и начинают попивать его, напевая «Лучинушку»...
      Что это? Когда и где происходило? Не далее, как первого декабря этого года на филологическом факультете Ленинградского университета во время чтения лекции по русскому языку. Разыграли эту дикую сцену студенты второго курса Михайлов, Кондратов и Красильников".

      (Кондратов – не вышеупомянутый Александр, тогда еще школьник, а его старший брат Эдуард).
      Описание того же эпизода у Лосева, который поступил в университет только в 1954 г., в деталях расходится со статьей в «Комсомолке»:

      «...наряженные в сапоги и рубахи навыпуск ...пришли в университет и, усевшись на пол в кружок в перерыве между лекциями, хлебали квасную тюрю из общей миски деревянными ложками, распевая подходящие к случаю стихи Хлебникова и как бы осуществляя панславянскую хлебниковскую утопию".

      Безусловно, мемуарист не раз слышал – может быть, слегка мифологизированные – рассказы участников этого хеппенинга, но мифология мифологией, а главное, «хлебниковское», не отмеченное корреспондентами, он отаметил правильно и назвал это «футуристической демонстрацией». (Вадим Крейд приводит многие другие, более мелкие случаи из жизни этой компании, вроде конкурса на то, кто больше выпьет стаканов киселя в университетской столовой, и называет эту их постоянную игру «футуристическим театром для себя».)
      Участники «футуристической демонстрации» удержались «лагерной бездны на краю», отделавшись исключением из комсомола и из университета. Новый хеппенинг занес Красильникова за край бездны, и он стал чуть ли не первым арестованным по ст.58-10 после доклада Хрущева на ХХ съезде. Дело его было громким, отзвуки его донеслись и к нам в Москву: рассказывали, что Миха Красильников (так я на всю жизнь и запомнила «Миха», хоть никогда его не видела) на демонстрации 7 ноября шел в колонне и выкрикивал... тут сведения о том, что именно он выкрикивал, расходились, как расходятся до сих пор, и ясности не вносят ни приговор по делу Красильникова, ни интервью мемориальца Софьи Чуркиной с ним, взятое в 1991 году. Во всяком случае – то, что следствию легко было обозначить термином «лозунги антисоветского содержания».
      Вадим Крейд:

      «...Мишу взяли – то ли за «свободную Латвию» (он был из Риги), то ли за «свободную Венгрию» (год венгерских событий)".

      В Москве, помню, настаивали именно на Венгрии, и она действительно возвращается почти во всех рассказах.
      Гозиас:

      «...Красильникова повязали на демонстрации, когда он кричал: «долой власть Булганина и Хрущева!»"

      Лосев:

      «Он шел среди знамен и портретов и вопил: «Свободу Венгрии!» и «Утопить Насера в Суэцком канале!» и еще что-то в этот роде".

      Никита Кривошеин (солагерник Красильникова):

      «Приговором было установлено, что, влившись в колонну демонстрантов в момент прохождения перед трибунами, М.М.Красильников (...) стал подряд выкрикивать:
      ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДНАЯ РОССИЯ!
      ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДНАЯ ЛАТВИЯ!
      ДОЛОЙ ХРУЩЕВА И КОММУНИСТОВ!
      БЕН-ГУРИОНА В НИЛ!"

      На самом деле в приговоре ничего такого не сказано:

      «...выкрикивал лозунги антисоветского содержания, направленные против Советского строя и одного из руководителей Советского государства".

      Эта же формулировка повторяется и в описательной части приговора. Только в секретной сводке, направленной 7 ноября министру внутренних дел, говорится, что

      «...4 студента (...) во время демонстрации выкрикивали антисоветские лозунги «Долой Советскую власть, да здравствует свободная Россия»".

      Сам Красильников в интервью:

      «Ой, кричал ужасные вещи. Долой коммунизм! Долой советскую власть! Долой Хрущева! Долой партийную клику! Да здравствует свободная Россия! Да здравствует свободная Венгрия! Да здравствует свободная Латвия!"

      А интервьюер приводит еще сведения из надзорного производства прокуратуры и – самые интересные – из книги Владимира Уфлянда «Если Бог пошлет мне читателей...»:

      ««Да здравствует кровавая клика Тито-Ранковича! Да здравствует кровавая клика Имре Надя!»"

      И в этом не было бы ничего удивительного: Вадим Крейд вспоминает, например, записи, которые «Красильников со всегдашними спутниками» делали на выставке Кончаловского в Академии Художеств (1956):

      «Мы, цвет ленинградского пролетариата, посетили выставку Кончаловского, чуждую духу социалистического реализма, и выражаем наше рабочее недоумение, что такое безыдейное, с позволения сказать, искусство еще живет в наших рядах"

      – и т.д. (мемуарист оговаривает, что это не цитата наизусть, но «верен дух, а не буква»).
      Может быть, ближе всего передает атмосферу красильниковской демонстрации Алексей Волосников, рижанин, учившийся тогда в Ленинграде. Кроме секретной сводки, лишь от него мы узнаём, что Красильников был не один (и все описание далеко от того, как это было воспринято в нашей серьезной Москве: герой-одиночка в рядах официальной демонстрации – и в некоторых вариантах даже не с выкриками, а с плакатом). Рассказ Волосникова, видимо, основан на свежих в ту пору свидетельствах соучастников Красильникова, рижан, отделавшихся исключением из вузов и возвращением в Ригу:

      «М.К. двигался в колонне с примкнувшими рижанами, которые тоже учились в Питере: Карл Лаува – он занимался в университет скандинавскими языками, Саша Китаенко из Геологического, кажется, еще кто-то из рижан. Немного «разогревшись» во время длительного стояния на Невском, студенты начали валять дурака. Они переворачивали двуручные лозунги и, скача по лужам, словно неводом, ловили девчонок. С визгом в ужасе разбегались маленькие китаяночки, призывая тут же на месте провести «летучку» и отмежеваться от не на шутку развеселившихся русских «братьев». Тут кто-то из компании М.К. зычно провозгласил: «Да здравствует свободолюбивое китайское студенчество!!!» – летучку как ветром сдуло. Затем сам М.К. гаркнул: «Да здравствует Хрущев – министр сельского хозяйства!» И все вместе: «Да здравствует свободная Латвия!»
      Этого уже было достаточно, чтобы завести дело, однако на этих лозунгах не остановились. Прокричали здравицу свободной Венгрии. (...)
      Тут же все молниеносно были запиханы в машину".

      Может быть, все-таки стоит говорить о присущем Михаилу Красильникову (и в большей или меньшей степени многим из его «круга») стихийном жизнетворчестве, куда входят и стихи, и хеппенинги (только не в нынешнем, совершенно извращенном смысле, когда хеппенинг – «то, что случилось», случайное и стихийное, – старательно, утомительно и долго готовят и выставляют, и уж, конечно, при этом не «пренебрегают опасностью» и не «валяют дурака»). Отношением к жизни как к стихии, в которую ты вкрапляешь свое умышленно случайное и плывешь не по течению, а в произведенном тобою вихре, замечателен и этот человек, и его «круг».
      В заключение хочу сделать лишь одно замечание. Предваривший вступительной заметкой эту большую и хорошо подготовленную публикацию в «Даугаве» Борис Равдин (студент уже не 50-х, а 60-х), по-моему, совсем напрасно растратил пыл на защиту «вечных шестидесятников», считая таковым Красильникова. Как сказал однажды Бродский (на семь лет младше Красильникова, но начинавший в том же Ленинграде в 50-е), «мы – поколение 56-го года» (замечу, что к тому же поколению относят себя, например, еще младшие Владимир Буковский и Габриэль Суперфин, сказавший мне когда-то: «Мне было 13 лет, но я чувствовал – как вы»). Дата ареста Красильникова – лишь формальное подтверждение его принадлежности к этому поколению.

 

«Русская мысль» №4401, 21 марта 2002
(Наталья Горбаневская, АХМАТОВА, БРОДСКИЙ И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ. Статьи о поэзии.)

http://www.newkamera.de/ostihah/gor_o_02.html

 

(*) вынужденное примОчение:

 

«ФИЛОЛОГИЧЕСКОЙ ШКОЛОЙ» (как указывает в.уфлянд) – обозвал их вовсе – Я (дабы отделить от – геологов), в антологии, том 1, 1980 – ККК

мою публикацию – и лосева-лившица (т.1), и крейда, и гозиаса (цитируемых, т.5А) – наташечка “почему-то” не упоминает вообще…

тоже, похоже, не помнит…

вероятно (методом умолчания), антологии таки вовсе не было

мочить, мочить – умОлчивающих!...

 

(26 января 2006)

 

 

на первую страницу 

к антологии

<noscript><!--