“ВИКТо-ОР!... ВИКТо-ОР!...”

(ещё один “законный сын” Ахматовой)

   “Собственно, в феврале 1918-го, после смерти учителя всех венцев, Густава Климта, место на вершине венского Олимпа оказалось свободным.”

(А.Мокроусов, “Раздавленный империей”, “Огонек”, №8, февраль 1996, стр. 74)

   “Когда в вынужденную эмиграцию уехал Иосиф Бродский, вакансия поэта осталась, перефразируя Пастернака, и пуста, и опасна одновременно. <...> Вскоре выяснилось, что наиболее реальным претендентом является – или становится – Виктор Кривулин.

   <...> Я всегда – и без малейшего оттенка лести – сравнивал его <...> с Пабло Пикассо. <...>

   Но дело все же не столько в стихах Виктора, сколько в уже упомянутой Вакансии Поэта. Кривулин стал символом...”

(Виктор Топоров, серия “Поздние петербуржцы” /книга в газете/, “Виктор Кривулин”, “Смена”, 21 апреля 1991)

   “Виктор Кривулин: ... А Ахматова была действительно первым настоящим поэтом в моей жизни. Всего встреч было несколько: я не старался бывать у нее часто. Бродский же одно время общался с нею постоянно.”

(“Поэзия – это разговор самого языка” /на вопросы корреспондента “НЛО” критика Владислава Кулакова отвечает поэт Виктор Кривулин/, “Новое литературное обозрение”, №14, М., 1995, стр. 223-233)

... витюша, начав со своего “ученичества у ахматовой”: “в 1960 году мы с ним /славой васильковым*/ побывали у ахматовой, что для меня стало первым прикосновением с большой литературой” (стр. 224) – побывал он не в 60-м, а в 61-м, и не с васильковым, а в качестве сопровождающего “вундеркинда” женьки пазухина, представленного мною л.в.успенскому – и оттуда отправленного к ахматовой. (василькова, впрочем, может, они “для компании” и прихватили, не знаю, не спрашивал); и только на стр. 230, перечисляя авторов издательства бореньки тайгина “Бета”, обмолвился –

“...он издавал, скажем, Горбовского, Бродского, Кузьминского...

НЛО: Кстати, мы еще не упоминали Кузьминского. Можно ли его причислить к какой-либо группе?

В.К.: Константин Кузьминский – особая фигура, это такой “бродячий” поэт. У него не было прямых учителей, ни к какой группе он в принципе не примыкал...” –

и далее, поневоле, почти страничка обо мне, гришке-слепом, вите соколове и –

“Вообще говоря, Кузьминский, с которым я познакомился в юном возрасте, сразу после школы, в то время оказал на меня влияние не меньшее, чем Бродский. Личность интересная, экстравагантная. Имидж его я совершенно не приемлю, но стихов это не касается.”

– уточнение: в январе 1961-го, ДО окончания школы. привел его, соколова и пазухина ко мне – юрик климов, соученик по биофаку (и поэт/философ по образу мышления), подобрав где-то на петроградской, где жил сам. и кривулин был самым сереньким (по уровню) из всех троих. но активным.

таким и остался. соколов сошел на нет (сержант-сверхсрочник, завхоз ТЮЗа, вроде), васильков перевел “махабхарату”, пазухин защитился по аввакуму и перестал быть “гением” в конце 61-го; остался – кривулин.

“митьки” рассказывали: ставят в финляндии пьесу об ахматовой (и ее ученике кривулине), кривулин сидит в зале, ахматова мечется по сцене и кричит: “викто-ор! викто-ор!...”

и ещё история про “скрип пера поэта”, да ну его... хотя грех не рассказать. ужо.

* а ярослава василькова, будущего переводчика “махабхараты” (см. у кривулина) – я, не зная в лицо и живьём, обозвал “славой васильчиковым” в томе 4Б, цитируя его, помнимое наизусть с 1961-го:

– кривулин в те юные годы, “недо-17-ти” (1944 г.р.) – такого не писал, да и позже – тоже...

а писал он... (см. антологию, том 4Б)

... а помню я дату точно – январь-февраль 1961-го, потому что пробовал писать тогда какие-то дурацкие недо-верлибры, один из которых и посвятил, возлюбив за несомненный (тогда, на 16 ихних лет) талант – Женьке Пазухину... чего-то страшное, про инвалида, про “обрубок руки, которым ласкают” – брр! страшно вспомнить. а ведь – писал...

... не без влияния? тогда – я активно дружил с 19-летними же валерой молотом, бобом безменовым (ныне о. борисом), юриком климовым (увы, покойным), и целым годом старше – валерием голофастом (гениально начавшим, но – завязавшим – ушедшим в философию?), и обучал – подрастающее поколение...

менее активно (скорее, “пассивно”) – я пытался в то время дружить с бродским...

/1 марта 1996/

– копнём пораньше, в старых файлишках:

ЕЩЁ ОДИН ВЫБЛЯДОК АХМАТОВОЙ

Пихают бабульку – некрофилы! – все, кому и куда не лень.

Даже Рейн, уважаемый мною Женя Рейн – начинает чтение своих прекрасных стихов с параш об Ахматовой. Ими же и заключает. А ведь ДО – он, в отличие от трёх сироток, Ахматову никогда не пользовал...

И ещё одно чадо нарисовалось.

В газете “Смена” от 2 ноября 1989, под рубрикой “Выбираем собеседника”, интервью с мэтром Кривулиным:

“Не будем о “Сайгоне”. О нем уже все сказано (кем?! – ККК). На самом деле я бывал там редко (врёт. Попросту не вылезал, с самого открытия. – ККК). Но это жизненный узел (Исаич? – ККК), которых в моей жизни было несколько. Один из них – встреча с Ахматовой. Между прочим, впервые идея самиздатовского журнала пришла мне в голову в 64-м году, и Ахматова даже хотела принять в нем участие (???!!!... Дважды врёт: в 64-м меня уже тягали в ГБ за шрифт, напизженный двумя приятелями Кривулина за 2 года до, для издания “журнала”, о котором “журнале” и о шрифте Кривулин распиздел по всему филфаку; для Ахматовой же, по свидетельству ВСЕХ мемуаристов, слово “самиздат” было равноценно инфаркту, бабуля и стихи-то свои разрешала лишь заучивать, притом немногим, а уж ПЕРЕПИСАТЬ – ни-ни!).

– А как вы познакомились?

– В 1959 году я, школьник (14-ти лет – ККК), пришел в кружок поэтов Дворца пионеров (который вела Наталья Грудинина, его первая воспитательница – о ней он не упоминает! – ККК). Там вместе со мной занималась Лена Рабинович. Ее мама дружила с Ахматовой. И вот однажды мы пришли к Анне Андреевне на улицу Красной Конницы, где она жила в маленькой, метров семь, комнате. ... В первый раз она нас выгнала. (За то, что не читали Мандельштама, изъясняет Кривулин. Это уже похоже на истину. – ККК). ... Но уже в следующий раз она нас приняла очень доброжелательно. Ей понравились наши стихи ... (Кривулина привели ко мне в феврале 61-го. Писал он тогда еще настолько безобразно, что мог понравиться только мне. Образчики прилагаю. Как он писал в 59-м – мне неведомо. – ККК) – вернее, просто сам факт того, что мы сочиняем. К Ахматовой я приходил и позднее. ... Встречал у нее Бродского. Там была целая плеяда (тьфу, слово-то! – ККК) творческой молодежи, на которую мы, начинающие, смотрели с благоговением.”

Отметим, что на февраль 1961 года Кривулин не знал ни одной строчки Бродского, и это я знакомил его с ним (со стихами, разумеется).

Но так начинает свое интервью новоявленный мэтр “второй неофициальной культуры”. Причастностью и к Ахматовой, и к Бродскому. То, что на описываемый период он был лишь один из полудюжины талантливых учеников ЛИТО Грудининой во Дворце пионеров (и далеко не самый яркий и, паче, не самый техничный – гораздо лучше его писали Пазухин, Соколов и Васильков), мэтр умалчивают. О Гнедич и ее ЛИТО Кривулин в интервью попросту не упоминает. Не имена. Но Ахматова и Бродский...

Словом, еще одно дитя любви и союза двух расхожих имен...

“СКРИП ПЕРА ПОЭТА”

Днями рассказывал московский поэт Никита Поленов, как, пришедши с приятелем на визит к мэтру Кривулину, был остановлен в дверях и загнан на кухню: Кривулина снимало французское телевидение. Усадили мэтра Кривулина в кресла, дали в руки стило, снимают. Поленов с приятелем сидели на кухне (как Есенин у мэтра Городецкого, скажем). Но и на кухне, выбегая, на них все время шикали: “Тише!”, хотя они и так сидели тихонько, беседуя. И снова врывался ассистент: “Тише! Мы записываем скрип пера поэта!”

Двинулись к выходу, догоняют в дверях: “А вы не уходите, мы вас потом отснимем в массовке, как вы приходите к поэту.” Плюнули они в поэта и ушли. Я на их месте – еще бы и в камеру наблевал.

... Но это уже сделал Глеб Горбовский, на Камчатке (см. в Антологии).

Приложение (от мэтра):

   “В 1967 году в Ленинграде возникает ... “Школа конкретной поэзии”. ... Представители “конкретной школы” – Т.Буковская, В.Кривошеев, В.Кривулин, В.Ширали...”

/из статьи под псевдонимом “Александр Каломиров” – Кривулин, то бишь, см. ниже./

   – Ширали никогда не входил в оную школу, а потребовался Кривулину “для весу”, хотя Витюша и обосрал тёзку в той же статье выше:

   “Разрушились дутые репутации поэтов, известных прежде только по устным выступлениям (пример – известность Михаила Юппа; в какой-то мере – и Виктора Ширали...”

(В.Кривулин, “Двадцать лет новейшей русской поэзии”, “Русская мысль”, №3601, 27 декабря 1985, Литературное приложение №2, ред. Сергей Дедюлин, в: Ант., т.5Б, стр. 463, 465)

– ой, пиздить надо витюшу по-черному, не давая отмочить полиомиэлитную задницу: уж больно юрзкая и мерзкая (говоря переводом щербакова из кэррола).

/прим. от 27 января 1998/

“Рубеж десятилетий в Ленинграде  обычно отмечается прежде всего как существенный момент в истории литературы. С одной стороны, об этом говорят первые попытки исторического осмысления неофициальной культуры: "Антология новейшей поэзии У Голубой Лагуны" Григория Ковалева и Константина Кузьминского, работа над которой началась в середине семидесятых, и статья А. Каломирова (псевдоним Виктора Кривулина) "Двадцать лет новейшей русской поэзии" (1979). В них граница десятилетий предстает вехой в истории литературного процесса.”

(Станислав Савицкий, “Семидесятые: трудное утро после шумного праздника”, Пчела #12 (1998)

Материал подготовлен при поддержке Института "Открытое Общество".)

К = К, 9 ТОМОВ кузьминского = 2 стр. кривулина

из писма домашеву:

не говоря что и хлебниковых-маяковских (бурлюков-кручёныхов) у нас как-то и в заводе не было

так, помимо отцов-основателей (сосноры-глеба-кушнера = мережковский-гиппиус-брюсов), пошли:

“... (лень искать на компе, по памяти): “кривоногий кривулин в качестве гумилёва, истерическая лена шварц в цыганской шали, за ахматову, и я, пузатым и бородатым максом волошиным, на брегах совсем другого уж понта...”

20 февраля 2002

КРИВУЛИН (читает стихи) В “КВИСИСАНЕ”

“... местная культура литературных кафе восходила к знаменитым «Бродячей собаке», «Привалу комедиантов» и «Квисисане».”

(Виктор Кривулин, предисловие к “Самиздату века”, см.:

http://www.rvb.ru/np/publication/00.htm.

РВБ: Неофициальная поэзия. Версия 2.75 от 30 декабря 2001 г.)

– не припомню, чтоб “Квисисана” фигурировала в каких мемуарах поэтических, начала века, вычетом романса:

Что тоже имеет несомненное отношение к поэзии – см. “Эльгу” М.Зенкевича, о романе с Ахматовой “в нумерах”, и последовавшем аборте (презервативы Зенкевич явно, как и я – не выносил, о чём см. примечания в романе “Хотэль цум Тюркен”, 1975-??; неопубл.)

“В «Кафе поэтов» выступали и державшиеся с подчеркнутым аристократизмом «ахматовские сироты», и полупролетарские графоманы из заводских литобъединений, и тринадцати-пятнадцатилетние подростки. Здесь Иосиф Бродский впервые прочел публично свой «Рождественский романс» и «Холмы»; в атмосфере, близкой к скандалу, звучали неопубликованные тексты Глеба Горбовского и Виктора Сосноры, Дмитрия Бобышева и Александра Кушнера.”

(Кривулин, ибид.)

– ни Горбовский, ни Соснора, ни паче Кушнер – в поэтически-любительском “Кафе поэтов” на Полтавской отродясь не читали, быв к тому времени признанными мэтрами и даже членами (у Кушнера, к тому же, “неопубликованных” текстов никогда не водилось, писал он – из расчёта на печать, изначально), Бродский же в 1960-62 высовывался повсюду, но и ему бы в кафе не дали прочесть целиком “Холмы”: в выступлениях существовал жёсткий регламент.

Хотя Кривулин, 1944 г.р. (17-18 лет), в кафе заседал, не вылезая, и даже с Виктором Соколовым в 1961-62-м написали занятную пьеску-капустник “Кафе поэтов”, из которой запомнился образ:

“Маяковский снимает жёлтую кофту, под ним оказывается – красная.”

Пьеса, как и прочий немалый рукописный материал – где-то на микрофильмах, но не искать же.

   “Нельзя не вспомнить еще одного писательского сына, сочинявшего стихи под псевдонимом Александр Андреев. Его отец – Александр Прокофьев – был в 50–60-е годы воплощением советского поэтического истеблишмента – первым лауреатом Ленинской премии, председателем ленинградского союза писателей, делегатом партсъездов, членом бюро обкома и т.д. Имя Прокофьева упоминалось в контексте процесса над Бродским: именно личная неприязнь ленинградского писательского начальника к молодому поэту определила драматический исход дела. Между тем собственный сын А.Прокофьева в конце 50-х вел вызывающе богемный образ жизни и писал хотя и традиционные, но пронизанные духом протеста и довольно яркие стихи. Ранняя гибель не позволила развиться этому незаурядному таланту.”

(Кривулин, ибид.)

– единственные запомнившиеся мне стихи А.Андреева (из вполне оффициозного сборника конца 50-х), не заурядны, а даже “прото-концептуальны”:

Середину, к сожалению, не помню, но в 1959-м я попытался 1000 раз прочесть этот текст одноногому почвоведу Юрке Лаппо-Данилевскому (сыну актристы театра Акимова, учитывавшему меня “Европейской ночью” Ходасевича и Николаем Макарычем Олейниковым, которых я переписывал в свои записные книжки, с его слов).

Акция закончилась тем, что литературовед-почвовед гнался за мной, как трёхногая птица, на костылях, по километровому университетскому коридору, дабы изрядно накостылять мне, за издевательство…

Остальные стихи сына Прокофьева (помершего, опохмелившись клеем для граммпластинок – не папаша, увы, а сын) отличались подобным же качеством

Пито же было в 60-61-м вовсе даже с дочкой оффициала, Нинкой (при участии Жоры Бальдыша, правой руки Талунтиса-и-Воеводина, громивших нас в 59-м за стенгазету биофака “Зуб”) – о дочке Прокофьева мне рассказывали, что она ушла из дому, насмотревшись, как в блокаду папочка жрал за столом ложками икру, у Жданова

Сын, вероятно, тоже поэтому – “пошёл не в ту степь” (но печатал – вышеприводимое)

Потом я бегал по биофаку и кричал: “Братцы, плюйте мне в рожу – я с Бальдышом пил!”, на этом моё знакомство с поэзией семейства Прокофьевых кончается

(Вычетом того, что и по сю – читаю всем наизусть “Разговор по душам” и “На смерть Маяковского”, 1930 – и никто не верит мне, что это поэт Александр Андреевич Прокофьев, председатель Союза писателей в 60-м...)

/5 марта 2002/

КОВАЛЁВ И КРИВУЛИН, 2001

   “Теперь о вещах, которые тебе, возможно, уже известны. От других. Предполагалось, что я тебе напишу обо всем еще в октябре. Но я заболел. И вот только теперь могу тебе сообщить. 15-го октября этого года погиб Гриша-слепой, который Ковалев. Насколько известно, он был в тот день у своих знакомых на Петроградской. Потом он оказался на гранитном спуске Карповки с кем-то еще и, якобы, его столкнули в воду... Труп обнаружили утром 16-го. По сохранившимся в кармане документам, определили, что это член общества слепых Григорий Ковалев... Как это было на самом деле – никто не знает. (Далее – от руки – ККК). Кто? Зачем это сделал? Не ясно.

   28-го ноября в ДК им. Щелгунова отмечали сорок дней со дня трагической гибели Гриши. Я был там. Народу собралось много. Гришу вспоминали очень тепло, с искренней печалью. Кроме нас с Борей Тайгиным были Витя Кривулин, Лена Пудовкина, Сергей Стратановский, Эдик Шнейдерман.

   Вот такое, Костик, грустное сообщение. А я хорошо помню, как мы с тобой не раз захаживали к Грише когда-то... Позднее я и один часто у него бывал. Потрясающий был человек... Таковым и остался...

   ... Вдруг вспомнил Кривулина. Я его много лет не видел, а тут довелось. Зарос он бородищей, как леший. И вся эта волосатость грязно-седая, с зеленоватым оттенком. Ну, будто старый болотный водяной...”

(Из письма Алика Гиневского от 27 декабря 1999, получено 15 января 2000)

– и кривулина уже нет, с марта 2001...

“... мемуары вообще – сплошная ложь, “по памяти” – уж сколько их тут перечитал (о 20-х ли, или о 60-х)

и о гришеньке-слепом, его “абсолютной памяти” – мне ли не помнить, что гришка цитировал всегда лишь СТРОЧКИ, и не помнил ни одного текста целиком (о чём писал ещё в томе 1-м, о нём) – “но помнил он всегда ЛУЧШИЕ строчки...”

а сейчас фунтовкина-пудовкина (явно со слов кривулина витеньки) – цитирует его, вместо меня – в похоронке-интервью* (напр., о “трёх мандельштамах” – третьего я лишь тут раскопал, а он и вторым не особо интересовался...)

* и ПО СЮ – ЕДИНСТВЕННОМ поминанием о нём, о гришке...”

(из писма толику домашёву, 30 мая 2001)