«ГОЛУБОЙ БУТОН», 1955 – У ФАНТАСТА-ГЭБЭШНИКА В.НЕМЦОВА,

«В ЛИЦАХ И ХАРАКТЕРАХ»

“… На ступеньках главного входа Нюру встретил Аскольдик. Он уже собирался домой и успел переодеться в короткие замшевые штаны шоколадного цвета и кожаную курточку с многочисленными "молниями". Огромные ботинки на толстом белом каучуке, пестрые гетры, обтягивающие худые икры, острые коленки и тонкая мальчишеская шея, перетянутая узеньким галстучком, – все это

производило комичное и в то же время жалкое впечатление.

   – Приветствую категорически! – сказал он, сгибаясь в поклоне и снимая воображаемую шляпу. – Как, девочка, жизнь молодая?

   – Оставьте меня, Аскольдик. – Нюра хотела было пройти мимо, но тот заступил ей дорогу.

   – Мы, кажется, сегодня не в духе? Мы, кажется, всех презираем?

   Древнее мужественное имя Аскольд, по обычаю всех мам, превратилось в уменьшительное. Родители искали красивое имя, хотели назвать Арнольдом, Альфредом или Эдуардом, но, видимо вспомнив про Аскольдову могилу над Днепром, где молодые супруги часто гуляли, решили так и назвать своего первенца.

   Было бы чересчур банальным рассказывать о том, как растили своего единственного отпрыска обезумевшие от счастья родители. Но вот он стал взрослым, кое-как получил аттестат зрелости, потом не без помощи папиных друзей устроился в институт. Это событие было ознаменовано достойнейшим образом. Папа Аскольдика – директор производственного комбината,

выпускающего то ли ковры, то ли набивные ткани, – вознаградил утомленного мальчика за самоотверженный труд, купив ему новенький "Москвич". В течение

первых семестров "Москвич" постарел на двадцать тысяч километров, что не могло не отразиться на студенческой судьбе Аскольдика. Когда же ему было

заниматься? Ведь столько хорошеньких девушек жаждали прокатиться в его машине! "Москвич" был сдан в ремонт, что дало возможность его владельцу,

исключенному из института за неуспеваемость, подумать о своем дальнейшем образовании. Он решил перейти на заочное отделение. Но для этого нужна

справка с места работы. А где ее взять?

   Свет, как говорится, не без добрых людей. Стоило лишь товарищу Медоварову несколько раз появиться в папином кабинете, как Аскольдик был оформлен в НИИАП – правда, на очень скромную должность помощника фотолаборанта. (Римма с усмешкой утверждала, что здесь учитывалась его cклонность к фотографированию девушек на пляже.)

   Аскольдик великолепно устроился. Всю работу по проявлению и печатанию фотоматериалов к отчетам и диссертациям выполнял сам лаборант, у которого

не было состоятельного отца, а потому при сдельной оплате эта система оказалась подходящей для обоих сотрудников фотолаборатории. Аскольдик даже

умудрялся приезжать в институт через день. Сегодня он приехал уже на другой машине.

   "Москвич" оказался мальчику тесным.

   – Итак, – изгибаясь перед Нюрой, разглагольствовал Аскольдик, – вы гнушались моим стареньким "Москвичом", а теперь вон она, моя лошадка.

   Широким жестом он показал на стоявшую в тени здания бирюзовую "Волгу".

   – Товарищ Поярков хоть и ведущий конструктор, а ведет себя несолидно, – продолжал Аскольдик. – Не понимает он красоты жизни. В прошлый раз я вас

видел с ним в ресторане. Неужели он провожал вас домой в автобусе? Разве это мужчина?

   – А вы? – Нюра смерила его презрительным взглядом.

   Не первый раз приходится терпеть его приставания. Да кто он такой?

   Красноносенький мальчишка, прыщеватый, слюнявый. Мальчишка в полном смысле этого слова, – которого до сих пор родители чуть ли не на руках носят, отчего он возомнил себя личностью единственно достойной внимания. На танцплощадках без труда завязываются знакомства, и дурочек там достаточно.

   (Ах, если бы матери знали, что такое танцплощадки!) Все сходило мальчику с рук, ибо он был на редкость хитер и осторожен.

   Даже Римма, постоянная посетительница танцплощадок и в какой-то мере близкая по духу этому резвящемуся мальчугану, старалась реже попадаться

ему на глаза, боясь, что придется с ним танцевать, – за отказ подобные молодчики жестоко мстят. Она как-то призналась Нюре, что потом долго моет руки, вытирает шею одеколоном, чтобы уничтожить даже память от его

неприятного дыхания.

   Аскольдик подбирался к уху, нашептывал что-то липкое, грязненькое, и Римме физически было не по себе.

   Не мудрено, что Нюра раз и навсегда отвергла внимание Аскольдика, но по другим причинам. Он мог рассуждать о свободе творчества, о западной

цивилизации, читать хрипловатым баском декадентские стишки, говорить о книжных новинках, о падении современного искусства. И все это было чужое,

наносное. Никакого собственного мнения, все понаслышке, все ради острого словца и показной смелости. А вообще в глазах Нюры он был просто мелким пакостником.

   Нюра спускалась по ступенькам и, не глядя на Аскольдика, который увязался за ней, пошла по песчаной дорожке, обсаженной чахлыми деревцами.

   – У вас, девочка, отсталые взгляды, – нарочито гнусавя, цедил сквозь зубы Аскольдик. – Я считаю, что у каждого настоящего мужчины должна быть собственная машина.

   – А у вас разве собственная?

   – Могу предъявить права. Там указано, кто владелец машины.

   – Вы ее сами купили?

   Аскольдик снисходительно повел острыми плечиками и полез в карман за сигаретами.

   – Угонять чужие машины я не пробовал.

   – Но все-таки она чужая, – упрямо сказала Нюра. – Вы сколько здесь получаете?

   – На сигареты хватает. – Аскольдик помахал зажженной спичкой и бросил ее через плечо.

   – Значит, машина куплена не на собственные деньги, Вы их не заработали.

   – У некоторых студентов тоже есть свои машины. Вы думаете, они покупаются на стипендию?

   – Не знаю, – вздохнула Нюра. – Но только детям не дают играть со спичками.

   Она хотела было сказать, что собственная машина в руках неоперившегося юнца – явление противоестественное.

   Совсем иной спорт его интересует. Римма, правда, очень глухо, но кое-что порассказала, для каких надобностей подчас использовался папин подарок.

   Однажды Римма, которую Аскольдик с приятелем вызвались отвезти с танцплощадки домой, выпрыгнула из машины чуть ли не на полном ходу. Конечно, разные бывают ребята, честные и хорошие, им можно доверять

"Волги" и "Москвичи", но ведь и от хороших, послушных детей родители прячут спички.

   Да. Хотела сказать, но вспомнила о своих неприятностях, о неудаче Пояркова – и все другое, постороннее вылетело из головы. К тому же этот

мальчишка ничего не поймет. У него свои жизненные установки, свои пути.

   Приблизясь вплотную к Нюре, но все же боясь взять ее под руку, Аскольдик вкрадчиво зашептал:

   – Почему вы никогда не бываете со мной? Ведь у меня могут быть серьезные намерения.

   Нюру душила злость, ей хотелось побольнее оскорбить, обидеть мальчишку, чтобы навсегда освободиться от его противной навязчивости.

   – Я не понимаю, что означают на вашем языке "серьезные намерения"?

   Пряча суетливые глазки, Аскольдик выдавил из себя:

   – Ну, как обычно... Вполне официально.

   – Короче говоря, – зло усмехнулась Нюра, – товарищ Семенюк предлагает мне руку и сердце?

   Он жалко сморщился и засопел.

   – Несколько старомодное определение. Но почему бы и нет?

   – Спасибо за честь! Но мне кажется, что вам еще рано строить семью. Сами же говорите, что зарабатываете только на сигареты.

   – Ах, вот что вас интересует? – Аскольдик приосанился. – Тогда разрешите вас успокоить. У моего папы достаточно средств, чтобы...

   Нюра перебила его:

   – Но ведь я отвечаю не на папино предложение. А вы еще мальчик.

   – При чем тут возраст? Лермонтов уже в двадцать лет был Лермонтовым.

   – Смелое сравнение. Только я говорю не о ваших годах, а о вашем будущем. Что вы умеете делать? Какая у вас цель впереди? Где...

   – А если я ищу себя? – заносчиво оборвал ее Аскольдик. – Вам должно быть известно, что таланты проявляются не сразу. В институте, например, я

редактировал журнал. Он был довольно оригинального направления... Вы же не знаете моих работ...

   – Забавно.

   – Зря иронизируете, девочка. Сейчас я не могу предъявить вам ничего оригинального. Да и что стараться! Все равно не напечатают. Приходится

чепухой заниматься. Может быть, вам попадались в местной стенной печати некоторые мои опусы? Безделушки, конечно, ничего серьезного. Но советую

взглянуть хотя бы на свежую газетку. Там кое-что есть про нашего общего знакомого.

   Нюре пора было уходить, и, чтобы отвязаться от назойливого мальчишки, она согласилась посмотреть газету.

   Не только Нюра, но и никто в НИИАП не знал, что представляла собой редакторская деятельность Аскольдика в бытность его студентом-первокурсником. С группой таких же, как он, поборников "свободного искусства" Аскольдик организовал машинописный журнальчик "Голубая тишина". В этой тишине довольно громко заявляла о себе пошлость, грязненький анекдот, пляжные фотографии и блаженной памяти декадентские стишки, выдаваемые за новое слово в поэзии. Никаких серьезных политических целей журнал не ставил, был на редкость пресен и глуп. Поэтому, когда выловили этот журнальчик и двумя пальцами, чтобы не испачкаться, подняли его над столом президиума комсомольского собрания, разбиравшего персональные дела сотрудников "Голубой тишины", то пришлось обвинять их скорее в глупости, чем в нарушении комсомольской этики. А пошлость у нас вообще трудно наказуема. Аскольдику все же дали выговор, но, видимо, в целях профилактики и общественной гигиены.

   Профилактика подействовала. Аскольдик понял, что выговор надо снимать, ибо второе взыскание, от которого он не застрахован, уже будет построже.

Надо проявить себя в общедоступной печати, и Аскольдик взялся за стенгазету, где вскоре стал фактическим редактором. Аскольдика хвалили, приводили в пример как настоящего общественника, борца за справедливость, и, хотя Аскольдик писал под псевдонимом, все знали, что колючий

"Чертополох" – это и есть Аскольдик.

   – Узнаете? – спросил он, подводя Нюру к щиту со стенгазетой.

   Чуть ли не половину только что вывешенного номера занимал злободневный материал под заголовком "Полетит – не полетит?".

   Однажды Аскольдик тайно сфотографировал Пояркова, когда тот, закрыв глаза и откинувшись на скамейке, о чем-то думал. Сейчас из этой фотографии было вырезано лицо с закрытыми глазами, пририсована к нему тощая фигурка и огромная ромашка, у которой Поярков, как бы гадая, обрывал лепестки.

   А вот и стишки товарища "Чертополоха".

   Примечание редакции: "Эм Эс" – "Малая счетная" – электронная машина, находящаяся в комнате №6.

   Проходя мимо, Поярков увидел Нюру и остановился.

   – Что здесь интересного, Нюрочка?

   Нюра закусила губу и, повернувшись к Аскольдику, прошептала:

   – Действительно – чертополох. Сорняк, мальчишка. Нашел над чем смеяться!..

   Поярков прочитал стихи, вздохнул:

   – Не сердитесь, Нюрочка. Мальчик далеко пойдет. Задатки многообещающие.

(Владимир Немцов. “Последний полустанок”,

//books.rusf.ru/unzip/add-on/xussr_mr/nemtsv03.htm?8/58; долгоискомая – годами – цитата…)

… после чего гнусный аскольдик продаёт то ли родину, то ли научный секрет

кратчайшая биография:

НЕМЦОВ Владимир Иванович

Род.: 1907

Ум.: 1994

//www.bibliography.ru/bio/biography.php?id=664

В ПОИСКАХ «ГОЛУБОГО БУТОНА» И АСКОЛЬДА БОГДАНОВА

“А ведь их было не слишком мало – одни стали поэтами, другие рано бросили писать. Одни стали в каком-то смысле известными, другие забыты. В 1956 г. наделал шуму журнал "Голубой бутон". О нем передавали "голоса". Появилась громокипящая статейка в ленинградской "Смене". ''Голубой бутон" явился созданием Афанасьева, Богданова, кого-то еще. Аскольд Богданов, казался, мне человеком глубоким и одаренным. Не доучившись, он ушел из университета в 1957г. /или ушли?/. Одна строфа, ему принадлежащая и вошедшая в "Голубой бутон" запомнилась:
 

По словам "Смены", стихи не соответствовали облику советского студента. "Бутон" был первым в Ленинграде пятидесятых годов неподцензурным литературным журналом.”

(Вадим Крейденков, Ант. «У Голубой лагуны», том 5А: //kkk-bluelagoon.ru/tom5a/kreidenkov.htm)

“На стендах можно найти такие легендарные издания, как “Голубой бутон” 1955 года – первый литературный журнал в послевоенном ленинградском самиздате…”

(М.Г., «История самиздата – самиздат в истории»)

«Голубой бутон»

Первый самиздатовский журнал постсталинской эпохи появился в Ленинграде и назывался «Голубой бутон». Его выпустили в ноябре 1955 года студенты филфака ленинградского государственного университета.”

//www.konkretno.ru/rec_rubrik.php?rubrik_id=86

“В фойе Овального зала Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы им. М.И. Рудомино открылась выставка "Красный карандаш. Цензура в советской литературе и искусстве", которая продлится до 13 июня.

Оказывается, на филфаке ЛГУ в ноябре 1955 года вышел "Ежемесячный литературно-художественный и антихудожественный журнал" под названием "Голубой бутон". На машинописном экземпляре обозначено: "Орган свободной группы творцов", а также издательство "Мы". Это номер первый и, видимо, единственный. На выставке имеется страница 14 со стихотворением "Бренность бытия": "Люб/ был/ дик/ мил./ Глух/ нем./ Тьму/ мнил./ Рост/ длин,/ лик/ манил./ Жил-/ был,/ сдох-/ сгнил!" Подписано "Хихикающий".”

(Юлия Рахаева. Статья. “Как Любимов водку на боржоми заменил”. Известия, N 88-М, Стр. 8

//www.hro.org/editions/press/0502/27/27050243.htm)

там же (грех выбрасывать цитатку, хотя и не к месту):

“Чрезвычайно любопытно своими глазами увидеть, что предлагали убрать из фильма "Андрей Рублев" – "разрисованный зад скомороха", реплика: "Спасибо, не пьем. Скоморох: и баб не ...", "дружинники бьют скомороха грудью об дерево", "избиение собаки", "идет обнаженная женщина", "из-за кустов выходит обнаженная Марфа", и еще раз: "голая Марфа идет в воду", "ослепление Заики", "Из горла Петра хлещет кровь". То есть, говоря современным языком, Тарковскому предлагали убрать мат, а также сцены с эротикой и откровенным насилием.”

(увы, смотрел только в американском прокате, кастрированный, но о сценах этих – СЛЫШАЛ, ещё там…)

и, наконец, появляются искомые герои:

“10.09.1932 – Платон АФАНАСЬЕВ. Диссидент со стажем. Первые рассказы отдал ещё в 1955 году для машинописного журнала «Голубой бутон», который обожали юные интеллектуалы из Ленинградского университета. Когда после учёбы вернулся в родной Таллин, власть постоянно держала его «под колпаком». Чекисты постоянно просили его покинуть то Таллин, то Москву. Спасибо Рюрику Ивневу, который взял подающего надежды поэта к себе в секретари. Но на литературный Олимп Афанасьев подняться так и не смог, все силы ушли на борьбу за право быть инакомыслящим.”

(Архив: №37. 10.09.2004 ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

//www.litrossia.ru/archive/101/find/2327.html)

“В ноябре 1955 года студенты филологического факультета ЛГУ – Платон Афанасьев, Аскольд Богданов, Владимир Пуписов, Анатолий Фабричный выпустили самиздатский альманах «Голубой бутон», который провозгласил принципы, ставшие программными для неофициальной культуры на полстолетие. «Быть обруганным лучше, чем хранить спокойное, молясь на авторитеты», «Мы будем бороться с серостью в форме и пошлостью в содержании». Заключали они свой манифест словами: «но прежде всего – свобода во всем...»

(www.nonmuseum.ru (12 КБ)  · 08.11.2005)

немцова в интернете – куда как больше, не ленятся, сканируют сов.фантаста (“своё, родное…”, анекдотом), не пахнет…

свои, все свои, и – инакомыслящие (по сю)

ОТСТУПЛЕНИЕ-ПРИЛОЖЕНИЕ О РЕДАКТОРЕ КУЗЬМИЧЕВЕ

… где-то в мемуарах михаил хейфец сообщает, что филфаковцев 50-х – заложил комсорг, игорь кузьмичев, впоследствии ставший редактором в «лениздате», работавший, по преимуществу, с “чистыми”: соснорой, кушнером, глебом… (и нынче заседает в редколлегии «звезды», что характерно)

мне он почему-то взялся передавать приветы – в 90-х

хейфеца же, по делу предисловия к бродскому – заложил вовсе детский (а ныне религиозно-христианский) писатель валера воскобойников

    “... Вновь вспомнил золотые слова Игоря Кузьмичева:

    – Зачем вы все пишете? Не нужно этого делать. Я, например, работаю с десятью авторами – и для литературы этого вполне достаточно.

    Но Кузьмичев ждёт своего “нюренбергского” процесса, ибо преступник, допущенный до кодирования сознания читателей.”

(Слава Гозиас, [техасские писма 1980-x], Ант., том 5А)

“... Приложением не можно не пустить текст глеба (с – почему-то – снятым посвящением “лидии гладкой”, каковое я слышал своими ушами на турнире поэтов в “нарвской заставе”, 14 февраля 1960):

(в сборнике: Глеб Горбовский, “Сорокоуст”, СП, 1991, редактор – И.Кузьмичев, стр. 247; тираж 20 000 экз.)

Первоварианты 1970-х (в Антологии):

(Ант., том 1, стр. 459; тираж 600 экз., из них 400-500 “на западе”, в россии – считанные – 10-20?...)

... кто из двух идиотов – автор или вредактор? – убрал замечательный образ “с ЖЕЛЕЗНОЮ банкой консервов”, снял посвящение и порушил строфику (и – интонацию) – мне неведомо (а кузьмичёв мне ещё и приветы передаёт! – хотя отродясь не виделись)

а сейчас и лида, в “окаянной головушке” глеба – поуродовала малограмотно стихи, дала дурацкие сноски на меня, но – честь ей и хвала! – сборник глеба был выпущен ею, на заработанные ею же – деньги в экспедиции...

а что “малограмотно” – так я и кузьмичёвым-чечулиным (и друяном) – “троечку” бы за вредактуру поставил бы, текстологи хуевы...

зарплату, однако, они получали, а я – нет

в этом, вероятно, и все наши разногласия...

/5 марта 2001/”

… и вся эта стукачня – ходит с небитыми мордами, печатается-редакторствует, плавает в интернете – гораздо обильнее, чем заложенные ими люди…

(10 декабря 2005)