на первую страницу 

к антологии

 

 

“ЛЕСТВИЦА ИАКОВА”

/памяти Якова Виньковецкого/

 

Яша, Яшенька, Iаков...

Один из удивительнейших людей нашего поколения...

Всехний авторитет, друг Бродского и Волохонского, Бобышева и Кузьминского, Охапкина и Кулакова, Горбовского и Хвоста...

И это не он называл себя нашим другом, а МЫ – называли его.

Мерило абсолютной порядочности, что как-то не адекватно в нашем веке, когда слова “он – порядочный человек” стали максимумом оценки, хотя ДО революции – они были минимумом...

 

Поздновато мы воссоединились с ним, хотя и во-время. Как мне помнится, он нарисовался на моей выставке “23 художника /на площади 24 кв. метра/” в сентябре-октябре 1974, в параллель московской “бульдозерной”, и с тех пор мы не расставались. До смерти его. Но и она – условна.

Яков, Яшенька – жив в моей прозе, в антологии, в хулиганских стихотворных текстах моих и – главное – жив и неумирающ в памяти.

Много – хотя и врозь – о нём написано (в антологии), почти столько же, сколько и о другом нашем Учителе, Понизовском, о Даре – потому что в чём-то главном они были схожи.

В терпимости (именуемой толерантностью) к любым проявлениям таланта и артистизма, в нетерпимости к любой же фальши, мелочности – он (как и они!) всегда был выше.

А когда, случалось, и “ниже” – так ведь “nobody is perfect”, те же претензии я могу применить к любому, вычетом Господа нашего Иисуса Христа...

 

Но Яша был во многом – порождением еврейской либеральной интеллигенции  60-х, осторожность и мудрость уживались в нём, как щедрость и практицизм, глубокая религиозность и открытая светскость.

 

От меня он не требовал толерантности к моим “врагам”, только – порядочности. Почему и выбирался своего рода “третейским судьёй”, во всех наших немалых разногласиях. И я не требовал от него гарантий, я доверял ему во всём, ибо знал – не предаст. Не на мелко-бытовом, житейском уровне, а на главном. Моральном. Духовном.

 

Вот это-то, духовное – и было в нём главным. Он был Учителем, который ничему не учил. Вычетом этики. Которая, в бытии – многозначимей эстетики. Эстетик много, этика одна.

 

И, когда я писал (именно – писал, а не “составлял”) антологию – я был его учеником. Ведь в ста-поэтной антологии – собраны поголовно “враги”: враги между собой, считанные мои “личные” – и как не дать “личному” перерасти в нечто общее – я учился на Яшиной порядочности и терпимости.

 

Nobody is perfect... И, тем менее, perfect – я. Но где-то Яшин пример, ОДИНАКОВАЯ любовь к Бродскому и Волохонскому, ко мне и к Бобышеву – вдохновляли меня. Но Яша был ещё и по-человечески терпим: ну не помню я его “осуждающим” меня. Терпеливо растолковывающим, убеждающим – помню. Помню письма его, всегда мудрые и никогда – благоглупые, утешающие.

 

Возможно, именно его индивидуальное совершенство – и стало причиной трагедии. Ну, попади Кузьминский “в неприятную историю” – так я из них и не вылезал! А для Яши потеря “реноме”, хоть частичная – была трагедией. И я определяю это страшным грехом – гордыней...

Слишком многие восхищались, брали пример – немногие, относившиеся критически и иронически, были “не в статусе” (их было, как бы, не слышно – Коган, Гозиас...). Те же, чьим мнением можно было гордиться – имена! – все, поголовно, относились к нему с пиэтетом.

Как же не возгордиться? Человек слаб...

 

И когда я, в сотый который уж раз, анализирую причины Яшиного самоубийства – кроме гордыни, не могу найти причины.

 

Тщеславие безобидней. Оно не выходит на уровень духовный, довольствуясь мизерами. Оттого и трагедии не происходит.

 

Но я не о потере. А о приобретении. Мне повезло – дружить с Яшенькой, видеть его улыбку, слышать, общаться. Просто общение у него на дому – даже без картин, стихов – давало заряд на долгое время. Общение с Динкой, детьми, даже с Яшиным кругом хьюстонской русской итээрни (как презрительно называл я их всегда) – у Яши не было противно. Я в них видел просто людей, человеков. А русско-питейная хлебосольность дома, уют, семейственность – всё это утешало и помогало.

 

Яша помог мне многим. И в первую голову – примером.

 

ПОЗИТИВ = НЕГАТИВ

 

Яша показал мне тщету земного, “суету сует”, как сказал Экклезиаст (?).

(Странно, будучи автором теологических трактатов, напрямую общавшийся с богословами – Яша никогда не нудил голову книжной, фарисейской мудростью, как большая часть моих “повёрнутых в христианство” друзей. Яша был просто христианином – если христианином “быть” просто...)

 

ХУДОЖНИК – ПОЭТ – ФИЛОСОФ?

 

“Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата”, – сказал Пушкин. Паче того – художник. Яшу губил ум. Он не мог позволить себе сказать глупость. В живописи он заехал от биологической абстракции – к внутреннему свету иконы, где-то за пределы её, живописи. В поэзии он во-время остановился (в юности). В философии... Тут я ему не судья. Она – бесконечна.

 

Мне кажется, что роль их, Учителей, лежит где-то за пределами искусства. Особенно искусства их, индивидуального. Постановки, проекты и скульптуры Понизовского – мельче и невоплощённей его фигуры. Проза Дара – и того минимальней. Живопись Яши – при наличии Михнова-Войтенко, Кулакова (его друзей), Эллика Богданова...

 

Но если в антологии я не назвал Яшу напрямую Учителем, то теперь – называю. По прошествии изрядного количества лет.

Яша упорно со мной, как и недавно покинувший меня ещё один учитель – лагерник Лёнечка Комагор. Как “тётка Танька” Гнедич – поэт, переводчица, лагерница. Как многие – и младшие – друзья мои.

“Мёртвые не умерли, пока живы помнящие о них” – словами моего ещё живого учителя, Лерки Молота*.

 

“Мёртвые не умерли”.

 

/24-25 января 1998, 2000/

 

* у кого-то “украденными” – недавно наткнулся на цитату, но забыл.

 

 

Поутру.

Вот, Динка, что написалось вчера-сегодня, по получении твоего циркуляра.

Поротову – я сам активно рекомендовал заняться Яшей, но я же и предупреждал – держать тебя подальше, методом Дягилева.

Должны быть опрошены не только “друзья”, но и “враги”. Свидетельства Гозиаса, Когана, Шиманского – куда как важней слюней, скажем, Жоры Вильдгрубе...

О Бродском – не дали раскрыть рот – Бобышеву и Охапкину. Все остальные (вычетом Кривулина) исправно и доброхотно вылизали ему анус.

Если такое же получится с Яшей – будет горько.

Один я – не потяну против сонма прославляющих.

 

“Участвовать” – я могу только своим интервью и этим вот текстом. Потому что даже советом – вышеприведённый и основной – явно будет отвергнут.

Помимо – не мне же вычленять многие поминания Яши в антологии (в которой я сам уже запутался) – нужна затемтка(?! – опечатка), пусть даже И.Д.Левина – свидетельство Яшиного участия в ней. И участия активного. В интервью я, естественно помяну об этом – но и о тщетных попытках Яши хотя бы “нейтрализовать” Наймана, Бобышева, более чем изрядно поднасравших мне.

 

Советы... “Я тебе его (эссе) послала”. Помнится, я ответил. Дальше – ничего не помнится (паче тобой).

 

Но если Поротову удастся опросить хотя бы часть Яшиного окружения – а и Шимань нынче “звезда”, не только Тюльпанчик –

 

и, кстати, Яша с Аликом Гинзбургом и И.Д.Левиным – пятиминутный клип у меня дома – есть на видео, сделанным моими техасскими ребятами, Стюартом Хэди, уникальные кадры... Чёрно-белые.

 

Кстати, в хоре голосов (режиссируемом) об Осе – нет голоса Марины Тёмкиной; да там, кстати, и Марину Басманову (кроме Уфлянда) чуть ли не “квартирной соседкой” называют – “подругой”, сын же у Бродского – “от святого духа”?...

 

Словом, холеры я ожидаю от этого больше, чем свершений...

 

Смотри сама. Твоё дело, тебе решать.

 

... Я уже полгода живу вовсе даже на ручье под сосной в верховьях Делавэра, о чём Женька Поротов знает, он мне звонил – или ты с ним не в связи?

 

Осталось нас трое – Мышь, Моника-борзая и я. Гуля-Хайди, мама и Гектор-сын – не дождались домика на ручье...

Первую борзую нашу звали Нега, Нежка, принцесса Нежинская. Похоронена, кстати, рядом – под Миддлтауном, в часе езды...

 

Мы ещё живы.

 

Опросить надлежало бы и Элинсона. “Критические отзывы” зачастую пользительней попу-лизаторских (та же манда Людка Штерн – автор чуть ли не лучшего воспоминания о Бродском, о его устройстве в экспедицию. ... Если б она ещё и писать умела...)

 

Твой ККК и Мышь с Моникой

 

P.S. Не путай “лествицу” с “лестницей”, Яша бы не спутал.

 

 

ЛЕСТВИЦА 2-Я

(памяти Якова Виньковецкого, повтор-комментарий)

 

... Как он попал ко мне на выставку “23-х”, в сентябре 1974 – попросту не знаю. Пришёл, потеснил (дружелюбно) остальных и повесил свой сине-бело-голубой акрилик рядом с графикой Сашеньки Исачёва. Выставлялись только мои близкие друзья – с тех пор с Виньковецким и подружились. Пришёл, кстати, классик, певец деревни, Фёдор Абрамов (присланный Д.Я.Даром), и сразу: “Да, этО – ранний ВинькОвецкий, хОрОшая рабОта...” Окал он, или не окал, не упомню, но сразило – “мОл, и мы, деревенщики, Обстракцию – пОнимаем...”

А потом – чуть не сразу – эмиграция, его, Яши, и следом моя (июнь 1975), так что воссоединились уже – на Западе.

Мало кто мне так морально помог в моих пертурбациях в Вене – 9 месяцев выбивал австрийскую ксиву, чтобы съездить на недельку в Париж, к Шемякину. Из этой недельки – ещё и Гренобль захватил, а уж к антропософам в Гётенаум просто не поспевал: ждал уже билет на самолёт в Америку. И во всей этой лихорадочной переписке – Вена, Париж, Америка, Цюрих, Рим – Яшины италийские письма были бальзамом на раны: примирял, посредничал, мудро, но не навязчиво “учил” – такое и четверть века спустя не забывается.

Далее ту же роль он играл и в Штатах: учителя жизни, советчика, третейского судьи – в моих разборках с Бродским и Бобышевым, давними друзьями и его.

Связывала с ним и его дружба с Волохонским и Хвостенко, единственными моими друзьями-союзниками-авторитетами в этом мире.

И даже в Хьюстонском круге его – совковых итээров-нефтяников и компьюторщиков – я вышел на биолога-путешественника Шиманского, далее на переводчика последнего мазура Крутикова, зоофотографа Когана, писателя и художника Гозиаса (не вхожих в дом и “салон”), но связи потянулись оттуда, от него.

С ним было как-то уютно, хорошо и спокойно, даже при том, что половину публики – хотелось немедленно расстрелять (как классового врага). Напряг снимал Яша, своей улыбкой и умом, и Динка – визгом-писком, хлопотами, любовью, гостеприимством.

Словом, мой техасский период, с немногими выездами на выставки Доджа и Нахамкина, прошёл, во многом, “под эгидой” Яши.

И с антологией он мне помог, и немало. Материалами и связями. Поимев и сам, от “ахматовских сирот” – нервотрёпки и переживаний. Даёт он мне фоты Наймана – Найман требует лучшую снять (за мои, чисто литературные, поливы на ААА). Ну, не снимаю, а заклеиваю в макете, поперёк физии, надписью: “Фото снято в последний момент по требованию А.Г.Наймана” (или – Виньковецкого, не упомню уже, при 3 000 фотографий в таковой), так и помещаю, в антологии.

А потом Яшеньке приходится меня отстаивать, перед “сиротками”, неутешными – Осей, Димой, Толей...

И когда получались напряги – к кому я обращался, за помощью-советом? К нему. И помогал.

 

“НЕГАТИВ”

 

Хотя гордыня, человеческая, одолевала и его. Делаю выставку в Техасе, под 100 художников, добываю картины из Вашингтона и Нью-Йорка, макетируем со Стивом Эшли каталог – Яша волокёт цветной слайд. “Да каталог-то, говорю, – чёрно-белый, для всех!” – “А я оплачу, если поместишь на обложку!” Поместил я его – скверной чёрно-белой репродукцией, какую удалось вытянуть со слайда. Картину свою на выставку, он, “техасец” – привёз (или прислал?) в последний момент. Я развешиваю графику “барачников-арефьевцев”, и свои коллажики – у сортира, весь зал забит – Яшину повесили под потолком. Является на открытие Яша: “Убил мою работу!” А что б – в развеске-организации помочь, не за горами, чать, жил – в соседнем городе...

И так – на каждой выставке-мероприятии: художник видит только – себя. Слаб человек.

 

Но эта слабость человеческая – извинительна и понятна. Легенды о “бессребрениках”-юродивых Хлебникове, Ксюше Некрасовой, да том же Ван Гоге – не более чем легенды (достаточно прочесть – документы, и письма их). Человек – в творчестве – изначально эгоцентричен.

Не был бы он таковым – в жизни.

А Яша им – не был.

 

И художников – паче, “прошлого” уже – мы ценим-судим не по качествам человеческим, а лишь по продукту творчества.

Не могу назвать Виньковецкого “гением”, при наличии старших товарищей-мастеров (друзей его) – Михнова-Войтенко, Кулакова, и относительно младшего, “интуитивиста” Эллика Богданова (также друга его?, знакомца – всяко), но своё слово в русле “питерского абстракта” Виньковецкий, несомненно, сказал. И Бог в его картинах – присутствует.

За что любил и люблю.

 

И даже Динку, вдову его – в состоянии любить и терпеть.

Хотя по глубокому убеждению моему – вдов надо подвергать индийскому обряду “сати”, сожжению на погребальном костре – и, желательно, ещё при жизни покойного.

Перечислять их (Рухину, Арефьеву, Рапопорт, Исачеву, Рохлину, Алексееву...) – ни сил, ни бумаги не хватит. Оптимально – надо бы всех. (Редчайшее исключение – Шуня Дышленко...)

 

Но кто тогда – хотя бы – сохранит?

Так что Бог с ними, не надо их жечь, а, согласно завещанию Владимира Мономаха – жалеть и любить.

Что я и пытаюсь делать.

 

/30 июля 2001/

 

P.S. Яшу отпел – вопреки церковным канонам – наш батька, отец Миша Меерсон-Аксёнов…

… имеем тому исторические прецеденты:

“Степаниду Кудрявцеву нашли задавившуюся, однако погребли с церковнослужителем.”

(“Дневник Ивана Игнатьевича Лапина”, [1817], Псков, Сельцо Михайловское, “Робин”, 1997)

 

и мир праху его…

 

/17 марта 2003/

 

 

на первую страницу 

к антологии

<noscript><!--